В путь-дорогу! Том III

— Вотъ вы опять. Нѣтъ, право, вѣрно васъ кто-нибудь развивалъ, вы точно изъ книжки говорите. Ну, какой еще у меня можетъ быть любимый поэтъ; мнѣ до прошлаго года только англійскія дѣтскія книжки давали.

— Не можетъ быть.

— Очень можетъ быть, коли я вамъ говорю.

— Ну, а теперь-то?

— Теперь я читаю, или лучше сказать, причитываюсь.

— Бѣлинскаго принести вамъ?

— Вотъ я такъ и знала, что вы Бѣлинскаго мнѣ предложите. Мнѣ кажется, это мода.

— Какая же мода, Темира, помилуйте. Я сидѣлъ три года въ лабораторіи, думалъ, что вся премудрость въ однѣхъ естественныхъ наукахъ, и когда полгода тому назадъ я взялъ въ руки эти вдохновенныя страницы, на меня пахнуло другимъ воздухомъ, другой жизнью, а вы говорите — мода.

— Ну, не сердитесь. Я вѣдь и сама васъ обо многомъ буду спрашивать. Только не подавляйте меня вашей ученостью. Мнѣ очень хочется читать. А все-таки поучиться нужно. Вѣдь правда?

— Вы умница! — вскричалъ Телепневъ и началъ цѣловать ея руку.

Она отдернула.

— Что вы? — Вотъ видите, какой вы баричъ. Я вамъ сказала, что вы можете со мной свободно говорить, а вы сейчасъ… Вѣдь еслибъ maman вошла въ эту минуту — она бы огорчилась. А я бы не умѣла васъ оправдать, да и не захотѣла бы.

— Виноватъ, — шепталъ Телепневъ.

— Я буду имѣть свободу, когда мнѣ нужно. Но о семействѣ не говорите лучше со мной, Борисъ. Когда нельзя чего-нибудь людямъ сдѣлать, измѣнить дурныя вещи, гадко толковать… точно сплетничаешь.

— Это правда.

— Вамъ я благодарна, очень благодарна, — и она подала ему руку. — Вы немножко не совсѣмъ такъ дѣйствовали, очень ужь что-то свободно и смѣло, по-барски, — прибавила она усмѣхнувшись: — но все-таки хорошо. Итакъ, мы не будемъ касаться этихъ больныхъ вещей. А лучше вотъ я вамъ сдѣлаю экзаменъ. Вы что-то мнѣ упомянули разъ о вашей бабушкѣ; разскажите мнѣ ваше дѣтство.

— Я боюсь, Темира, вы скажете, что я рисуюсь. Мое дѣтство было не веселое — лучше оставить этого до другаго раза.

— Нѣтъ, нѣтъ, я хочу теперь.

Телепневъ, не вдаваясь въ подробности, разсказалъ ей исторію большаго дикаго дома.

Содрогнулась Темира.

— Какой смертью отзывается этотъ вашъ большой домъ. Неужели онъ существуетъ?

— Стоитъ все на томъ же мѣстѣ.

— Такъ всѣ и умерли?

— Да, Темира.

— Вѣдь это судьба. А можетъ быть они умерли оттого, что вы ихъ мало любили?

Телепневъ задумался.

— Какъ мнѣ жаль Маши, — тихо говорила Темира. — Кто же была ваша первая любовь? Неужели Софья Николаевна? — и она во всѣ глаза на него посмотрѣла.

— Да, — чуть слышно отвѣтилъ Телепневъ.

Долго тянулась пауза. Темира вся потупилась и даже закрыла лицо руками.

— Вы меня будете презирать? — спросилъ онъ.

— Презирать? — нѣтъ, не за что. Это такъ странно, такъ… но оно должно было случиться. Она — красавица, вы — и Темира не договорила, только посмотрѣла на Телепнева. — Но я вамъ прямо скажу, Борисъ — я васъ обвиняю. Вы любили себя больше, чѣмъ всѣхъ ихъ. Отъ этого вамъ и не нужна была жизнь ни вашей тёти, ни этой славной Маши. Вотъ онѣ и умерли, и смерть ихъ показала, каково человѣку, который не дорожилъ ихъ любовью.

— Это жестоко, что вы говоритеI

— Оно правда, правда, — горячо возразила дѣвушка. — А потомъ вы остались одни, начали хандрить, вонъ даже отъ хандры играли въ любовь, какъ сами признаетесь. А потомъ нѣмцы, книги и университетъ?

— Да, Темира.

— Этого мало, Борисъ.

— Я самъ чувствую, что мало.

— Очень, очень мало.

— Я это сознаю. Я уже говорилъ вамъ, что сбросилъ съ себя эту односторонность; хочу жить полно, создать себѣ не одни умственные интересы.

— Ахъ, это все не то, Борисъ: надо просто больше любить людей, больше для нихъ дѣлать. Я знаю, что во многихъ моихъ дикостяхъ я не виновата, но все-таки это не оправданіе. А вы еще меньше имѣете права оправдываться: свобода у васъ есть, и знаете вы много, видѣли свѣтъ. Нельзя же все для себя и для себя.

— Но вѣдь, Темира, интересы — не я.

— Что такое интересы, я не понимаю, — это книжка, это модное слово. А вы просто скажите, Борисъ: буду меньше хлопотать о себѣ.

— Но развѣ я хлопочу теперь о себѣ? — заговорилъ онъ съ новой силой. — Темира, вамъ грѣшно… Развѣ я люблю такъ, какъ я любилъ пять лѣтъ назадъ?!

Онъ приподнялъ голову и смотрѣлъ на нее умоляющимъ взглядомъ.

— Я еще не знаю, — тихо сказала она: — если это правда…

— Что жь тогда?

Дѣвушка не отвѣчала, а быстро нагнулась надъ столомъ.

Въ эту минуту Юлія Александровна выходила изъ кабинета Ивана Павловича и шла къ столу, гдѣ сидѣли милыя дѣти.

XX.

Рѣдкій день не былъ Телепневъ въ филистеріи. Юлія Александровна, возымѣвши нѣсколько даже патетическое уваженіе къ добродѣтелямъ студента, не предавалась никакому полицейскому надзору. Темира свободно при ней говорила съ Телепневымъ, дошла даже до того, что готовила при немъ уроки, просила его совѣтовъ, играла съ нимъ очень много и у рояля просиживала по два, по три часа.