В путь-дорогу! Том III

— Со своими убѣжденіями, Темира, — подсказалъ опять Телепневъ. — Но Игнаціусъ именно такъ и жилъ весь свой вѣкъ; не случайно же, не по прихоти взялъ онъ въ руководство тѣ мысли и вѣрованія, которыхъ потомъ никогда не скрывалъ, не смотря на то, что ему приходилось очень жутко. Его тѣснили, не давали ему никакого хода, держали его всю жизнь въ черномъ тѣлѣ, и все-таки онъ остался твердъ въ своихъ воззрѣніяхъ. Откуда же вынесъ онъ правила и вѣрованія? Онъ изучалъ точныя науки, глубоко проникся ихъ выводами, посмотрѣлъ на жизнь трезво и, какъ истинный поборникъ знанія, освободилъ свой умъ отъ преклоненія передъ тѣмъ, что уже перестаетъ существовать для людей, подобныхъ Игнаціусу.

Темира слушала Телепнева съ полузакрытыми глазами. Лицо ея не прояснялось. Она слѣдила за мыслію, но вопросы сердца искали отвѣта.

— Вотъ видите ли, Борисъ, — говорила она послѣ небольшой паузы. — Мнѣ мало того, что вы сейчасъ сказали. Неужели человѣкъ можетъ не вѣрить въ то, что Йгнаціусъ не признавалъ, и все-таки быть прекраснымъ человѣкомъ? Значитъ, никакихъ не нужно идеаловъ, значитъ, всякій будетъ держаться только тѣхъ правилъ, какія ему хороши? И неужели Игнаціусъ никогда въ жизни не боялся остаться самъ съ собой?..

— Что вы хотите этимъ сказать, Темира? — прервалъ Телепневъ.

— Да какъ же, Борисъ: у него были жена, дѣти, онъ любилъ ихъ, и онъ могъ такъ безнадежно смотрѣть на жизнь своей души. Умеръ — и ничего не осталось. Если такъ, то никогда самые близкіе ему люди не слыхали отъ него ни одного радостнаго слова. Какъ же онъ долженъ былъ смотрѣть на себя и на нихъ? Ихъ души не сливались, и, можетъ быть, тотъ старикашка былъ правъ: они также не смѣли сегодня пожелать встрѣтиться съ нимъ когда-нибудь, въ другой жизни.

Тревога разливалась по лицу Темиры, и большіе глаза ея вызывали Телепнева на искреннее слово.

— Нѣтъ, не такъ понимаете вы, Темира, всю нравственную личность Игнаціуса. Вы говорите: не было душевной связи съ близкими къ нему людьми. Да развѣ тотъ только человѣкъ живетъ душевной жизнію, кто ходитъ въ церковь? Вы хотите сказать, что Игнаціусъ долженъ былъ по своимъ убѣжденіямъ распространять вокругъ себя холодъ, что всѣ его отношенія къ близкимъ людямъ не могли имѣть никакой задушевности, — и вы сами чувствуете, Темира, что это не такъ, что этого не было и не могло быть. Вы сами въ какой-нибудь годъ полюбили этого человѣка. Какимъ же образомъ онъ вызвалъ вашу симпатію, не живя душевною жизнію? Онъ былъ живой, любящій, искренній человѣкъ. Онъ страстно былъ преданъ истинѣ, онъ способенъ былъ всѣмъ жертвовать для науки, а ее, Темира, нельзя оспаривать…

— Но вы сами же мнѣ говорили, Борисъ, что настала такая минута, когда вы почувствовали, что этой науки мало, что нужно еще что-нибудь.

— Да, я это говорилъ, Темира, и теперь повторю, еще съ большей силой: не могутъ удовлетворить живаго человѣка сушь и ограниченность грубо-матеріалистическихъ воззрѣній. Жизни не вставишь въ свои рамки, нужно признавать все, что она возбуждаетъ въ душѣ человѣка, всѣ духовныя потребности, искусство, поэзію, все, отчего бьется сердце въ груди и что нужно полюбить, не мудрствуя лукаво, не отворачиваясь во имя своихъ узкихъ тенденцій! Но такому широкому, любящему взгляду на жизнь наука не противорѣчитъ, и если вы разъ прониклись ея правдой, вы должны на вѣкъ остаться съ тѣмъ завѣтомъ въ рукахъ, какой она дала вамъ…

Темира все блѣднѣла и блѣднѣла.

— Неужели и вы, Борисъ, — вдругъ прервала она Телепнева — также какъ Игнаціусъ?…

Дѣвушка не договорила и въ смущеніи низко опустила голову.

Телепневъ нѣсколько минутъ промолчалъ.

— Я не скрываю своихъ убѣжденій, Темира, и не стыжусь ихъ. Чрезъ что я прошелъ, пройдетъ всякій живой человѣкъ, можетъ быть, и вы, — прибавилъ онъ тихо.

Когда онъ взглянулъ въ лицо дѣвушки, оно все преобразилось: слезы текли изъ ея большихъ, глубокихъ глазъ, ротъ полуоткрылся, что у ней всегда обличало сильную душевную тревогу.

— Да, Борисъ, — страстно шептала она: — я боюсь что потеряю все; уйти отъ сомнѣній нельзя, знаю я мало, схватиться за новое слово я еще не умѣю. Вы близкій мнѣ человѣкъ, но вѣдь вы не дадите мнѣ прежняго простаго дѣтскаго чувства. Неужели иначе нельзя?

— Если вы, Темира, жаждете этого чувства — оно возродится въ васъ, но не обманывайте себя. Вы сказали разъ: мнѣ нужно все или ничего. Скажите и теперь также. Оставаться на полпути нельзя, да и не такая у васъ натура, вы должны себѣ выработать…

— Что? — прервала его дѣвушка, и, не сдерживая болѣе слезъ своихъ, вскричала — когда же будетъ у меня тепло на душѣ, что же мнѣ дѣлать, если я потеряла прежнее чувство?!

— Любить…

Телепневъ остановился. Молодая душа трепетала передъ нимъ. Святымъ благоговѣніемъ наполнилъ его образъ безцѣнной дѣвушки, открывавшей передъ нимъ чистый тайникъ думъ. Какъ онъ любилъ въ эту минуту Темиру и какъ горячо захотѣлось ему влить въ эго гордое, ищущее правды сердце, тѣ вѣчныя истины, которыя жизнь открываетъ человѣку послѣ назойливой и, часто, роковой борьбы.