В путь-дорогу! Том III

Къ тремъ часамъ человѣкъ четыреста студентовъ собралось на мостикѣ. По дорожкамъ гуляли профессорскія и бюргерскія семейства, и въ разныхъ мѣстахъ подъ кустиками фуксами были приготовлены пивные запасы. Центръ въ толпѣ стоявшихъ на мостикѣ составляла корпорація Арминія, въ которой былъ лучшій хоръ. Дирижеръ этого хора, долговязый, худой буршъ съ рыжими волосами, держалъ въ рукахъ свертокъ нотъ и ровно въ четверть четвертаго взмахнулъ этимъ сверткомъ по воздуху. Вся масса грянула.

Gaudeamus igitur
Juvenes dum sumus.

Телепневъ вмѣстѣ съ бурсаками стоялъ также въ толпѣ и пѣлъ. Простая мелодія старой студенческой пѣсни загудѣла по саду и неслась внизъ въ мирный академическій городокъ; что-то подмывающее почувствовалъ въ себѣ Телепневъ и съ нѣкоторымъ задоромъ распѣвалъ: vivant omnes virgines! Бурсаки всѣ были уже на первомъ взводѣ, по нѣмцы явились совсѣмъ трезвые.

Пропѣвши «Gaudeamus», толпа двинулась съ мостика къ руинамъ, вошла въ нихъ, и тамъ пропѣла двѣ пѣсни. Какъ органъ, гудѣлъ хоръ подъ сводами. Телепневу почудилось, что бурши точно производятъ отпѣванье старыхъ, отживающихъ формъ средневѣковой академической жизни. Не было раздолья, не чувствовалось юношеской свободы, стоялъ только одинъ обрядъ. Но молодые голоса все-таки пѣли и говорили о свѣжихъ силахъ, которыя рвутся къ какому-то идеалу…

Послѣ двухъ пѣсенъ толпа повалила опять къ мостику, гдѣ она раздѣлилась на двѣ половины: одна стала на верху, другая спустилась внизъ.

Запѣли студенческую комическую пѣсню:

Der Esel hat ein langes Ohr —

пѣлъ верхи iii хоръ, —

Und Epoleten hat Major —

отвѣчалъ ему нижній, — такъ они переговаривались минутъ десять. Русскіе бурсаки, и въ числѣ ихъ Телепневъ, отдѣлились отъ нѣмцевъ и ушли въ свой гротъ, гдѣ началась попойка. На этотъ разъ Телепневъ былъ бариномъ, а обязанности фукса исполнялъ Яковъ. Пропѣты были всѣ бурсацкія пѣсни, начиная съ

„Товарищи друзья“

и кончая пѣснью

„Татаринъ татарочку“.

— Нѣмцы двинулись, — донесъ Варцель, — мы идемъ, господа?

— Какъ же, — рѣшили шаржиртеры.

И взявши бутылки, отправились, вслѣдъ за нѣмецкимъ хоромъ, по главной аллеѣ сада, внизъ съ горы, а потомъ черезъ Марктъ къ заставѣ, по дорогѣ въ корчму «Zum weissen Ross».

Въ огромной залѣ корчмы разсѣлись за столами всѣ корпораціи и начали допивать принесенное съ собою пиво, котораго доставлено было на «Домъ» по крайней мѣрѣ три тысячи бутылокъ.

Этотъ день употреблялся обыкновенно для срыванія шкандаловъ между фуксами разныхъ корпорацій. Фуксы толкались между столами и задирали другъ друга.

— Ну, что-жь, Телепневъ, — подуськивалъ татуированный: — вали на протопопа, задери какого-нибудь вшиваго нѣмца, все равно вѣдь кто-нибудь да сорветъ же съ тобой, безъ втого нынѣшній день не обходится.

— Помню, — говорилъ сластолюбиво Лукусъ: — какъ въ наше время мы въ втотъ день задирали нѣмцевъ. Лихое было время. Тогда уже меньше тридцати шкандаловъ на Völkerschmorung не бывало!

— Всегда пріятно, — вставилъ тонкій буршъ: — очень пріятно сорвать хорошій шкандалъ.

— Удивительно пріятно, — произнесъ съ насмѣшкой Телепневъ.

— Христіанъ Иванычъ, — подталкивалъ татуированный: — хоть ты поди задери какого-нибудь ольдермана, а то это пехъ будетъ.

— Пехъ, совсѣмъ пехъ, — рѣшилъ Лукусъ.

— Смотрите, — заговорилъ Миленькій — вонъ ужь тамъ нѣмцы срываютъ, вонъ краснощекій-то втотъ фуксинъ — этотъ, кажется, ужь съ тремя тевтонцами поругался.

А у нѣмцевъ это дѣло обходилось просто: одинъ фуксъ стоитъ, а другой идетъ.

— Ты что тутъ стоишь? — спрашиваетъ первый.

— А тебѣ какое дѣло?

— Du bist ein dummer Junge!

— Du bist gefordert!

Ну, вотъ и шкандалъ.

Въ корчмѣ былъ такой гулъ, что нужно было кричать, чтобы разслышать другъ друга. У рутенцевъ дѣло, однако, обошлось безъ шкандала. Телепневъ не имѣлъ ни малѣйшаго желанія предаваться фехтовальнымъ упражненіямъ съ нѣмецкими фуксами, и Лукусъ на возвратномъ пути глубоко вздыхалъ о прежнемъ буршикозномъ времени.

XXVIII.

На дворѣ стоялъ цвѣтущій май. Университетскій садъ зеленѣлъ вокругъ ученыхъ зданій; кусты сирени и жимолости разрослись вокругъ руинъ, и по всѣмъ дорожкамъ «Дома» неслось свѣжее весеннее благоуханіе. Каждое утро, поработавши въ лабораторіи, Телепневъ отправлялся гулять на «Домъ». Любимымъ его мѣстомъ была узкая березовая аллея, проходившая въ нижней половинѣ сада подъ руинами. Она называлась: «Philosopgengang». Тамъ онъ гулялъ, разстегнувши сюртукъ, часто съ книгой въ рукѣ, не боясь встрѣтить никакихъ господъ, которые бы нарушили его мирное, трудовое настроеніе.

Бурсаки то и дѣло подбивали Телепнева на загородныя поѣздки. Телепневъ, не раздражая ихъ, старался все-таки отнѣкиваться и какъ можно меньше исправлять должность фукса. Но поѣздки за городъ весною были для него пріятнѣе, чѣмъ попойкп въ душныхъ и вонючихъ корчмахъ въ зимнія, холодныя ночи.