В путь-дорогу! Том III

Иванъ Павловичъ подалъ торжественно руку Телепневу и послѣ маленькой паузы вскричалъ:

— О, моя юность! о моя свѣжесть!

— Скоро ѣдете въ Петербургъ? — спросилъ Телепневъ.

— Двинуться не могу, mon cher, двинуться не могу.

«Экая уродина», проговорилъ Телепневъ, проводивши гостя. «Что онъ отравиться что ли хочетъ? Доброе бы дѣло, однимъ пошлякомъ будетъ меньше.»

На зовъ Ивана Павловича Телепневъ не поддался и запросто къ нему обѣдать не поѣхалъ. Но дня черезъ четыре поѣхалъ въ филистерію вечеромъ. Онъ очень долго звонилъ, наконецъ ему отворилъ дверь не человѣкъ, а поваръ. Телепневъ спросилъ, дома-ли господа.

— Не знаю-съ, должно быть дома, — отвѣтилъ поваръ: — только Иванъ Павловичъ не совсѣмъ здоровы.

Телепневъ осторожно поднялся на верхъ и не нашелъ въ салонѣ никого. Онъ кашлянулъ. Изъ кабинета выплыла Юлія Александровна, безъ чепца, съ осунувшимся лицомъ.

— Иванъ Павловичъ нездоровъ? — спросилъ Телепневъ раскланявшись.

— Да, онъ все какъ-то разстроенъ. Не хотите-ли къ нему пройти.

«Видно, ужь и ей невтерпежъ стало», подумалъ Телепневъ, проходя въ кабинетъ.

Юлія Александровна впустила его одного, а сама скрылась. Иванъ Павловичъ сидѣлъ у стола подъ большой лампой и рылся въ какихъ-то бумагахъ.

— Я вамъ не помѣшалъ? — сказалъ Телепневъ, входя.

— Нѣтъ, mon cher, нѣтъ. Я просматривалъ всякіе документы.

— Что же такъ? хотите писать завѣщаніе что-ли?

— На то похоже, mon cher.

— Да что это вы, Иванъ Павловичъ, какъ разстроились, дѣла что-ли дурны, денегъ нѣтъ?

Тотъ посмотрѣлъ на Телепнева.

— У кого же нынче деньги, спрашиваю васъ, всѣ мы нищіе, кто только обрабатываетъ землю.

— Ну, это не совсѣмъ правда, вотъ у меня есть деньги.

— У васъ?

— Да, у меня.

— И вы довольны вашимъ хозяйствомъ?

— Очень. Я въ нынѣшнемъ году получилъ въ полтора раза больше, чѣмъ въ прошломъ, не увеличивая запашки.

— Я не знаю. Можетъ быть. Но что мнѣ матеріальныя заботы, mon cher, когда душа болитъ…

— А коли болитъ, — надо какъ-нибудь полѣчить.

Иванъ Павловичъ, вмѣсто отвѣта, подошелъ къ двери и заперъ ее на задвижку.

— Выслушайте меня, mon cher, — заговорилъ онъ почти шепотомъ: — я вамъ довѣряю. Вы вѣдь почти докторъ?

— Ну, нѣтъ, я медицинѣ не учился.

— Знаете химію… И вы человѣкъ съ характеромъ, я это вижу. Мнѣ жизнь моя надоѣла. Я хочу съ ней покончить.

Телепневъ не могъ скрыть улыбки.

— Что-жь вы — отравиться хотите, Иванъ Павловичъ? — спросилъ онъ спокойнымъ голосомъ.

— Хочу покончить, да-съ!

— Полноте, да изъ чего же, скажите на милость?

— У! Что я вынесъ, что я вынесъ, молодой человѣкъ!

— Чѣмъ же вы думаете отравиться? — продолжалъ спокойно Телепневъ.

— Не знаю, mon cher, но я не хочу жить.

Онъ сѣлъ на край дивана и опустилъ трагически голову.

— Я готовъ, я совсѣмъ готовъ. Вы думаете, я жалѣю какихъ-нибудь привязанностей? Нѣтъ. Душа моя мертва. Мнѣ ничего не жалко, ничего. Вы говорили, стрихнинъ очень горько?

— Горько, Иванъ Павловичъ.

— Ну, а этотъ, какъ его, — вотъ все не могу припомнить — какъ его, этотъ кали, кали, кажется?

— Этотъ будетъ повкуснѣе.

— Гдѣ цѣль? Когда цѣли пѣть, то что же? Le néant! пустота, совершенная пустота. Ну, а вы говорите — грубо мышьякомъ?

— Да, мышьякомъ не изящно. Да вы бы прилегли, Иванъ Павловичъ, отдохнули.

— Да, mon cher, я отдохну, я на вѣки отдохну. Не все-ли равно: часомъ раньше, часомъ позже. Вѣдь въ древнемъ Римѣ дѣлали же это, каждый день дѣлали!

— Да, въ древнемъ-то Римѣ, пожалуй, такъ; только вы все-таки, Иванъ Павловичъ, прилегли бы хорошенько.

— Ахъ, mon cher, это все равно.

— Нѣтъ, вы, право, полежите-ка. Я васъ безпокоить не хочу.

— Да куда же вы?

— Я пойду къ дамамъ.

Иванъ Павловичъ заметался на диванѣ, а Телепневъ вышелъ.

Въ гостиной никого не было. Онъ отправился черезъ корридорчикъ въ столовую и тамъ, подойдя къ двери въ буфетъ, отворилъ ее. Въ буфетѣ онъ увидалъ горничную.

— Инна Александровна дома? — спросилъ онъ.

— Дома-съ, онѣ у себя въ комнатѣ.

— Пожалуйста, доложите имъ, — не могутъ-ли онѣ теперь меня принять.

— Сейчасъ, — отвѣтила горничная, посмотрѣвши на Телепнева и скрылась.

Онъ началъ ходить но столовой, полуосвѣщенной одной лампой. Во всемъ домѣ была совершенная тишина. Комнаты нѣсколько напомнили ему большой дикій домъ, и онъ подумалъ: «пе знаю, чтб лучше было, обстановка моей юности, или то, что здѣсь происходить?

— Барышня васъ просятъ-съ.

— Какая барышня?

— Нина Александровна.

«Такъ она барышня», подумалъ Телепневъ. «Вотъ оно что!»

Горничная проводила его въ корридоръ, откуда налѣво подвела къ двери съ небольшимъ окномъ, сквозь которое видѣнъ былъ свѣтъ. Телепневъ сообразилъ, что эта комната какъ разъ выходитъ противъ кабинета Ивана Павловича.

— Пожалуйте-съ, — проговорила горничная и ретировалась.

Будуаръ Нины Александровны въ два окна, съ сѣренькими обоями, съ серебрянымъ зеркаломъ Psyché и небольшимъ письменнымъ столомъ, смотрѣлъ весело. Вправо углублялся альковъ, завѣшанный темной шелковой занавѣсью.

Нина Александровна сидѣла на диванѣ въ тѣни и при входѣ Телепнева немножко подалась впередъ.

— М-г Телепневъ, pardon, я нынче что-то расклеилась. Очень вамъ благодарна, что навѣстили…