В путь за косым дождём

Третьи полагают, что в наши дни чем дальше от первых лет революции, тем романтики становится меньше. Да и событий много, не очень-то нас теперь удивишь.

Или есть такая точка зрения, что каждый день сам по себе романтичен, если он прошел и план выполнили.

Чего только на диспутах не наслушаешься!

Я пишу эту книгу потому, что тоже не могу дать романтике никакого краткого определения, такого, чтобы удовлетворило тружеников отрывного календаря.

Я просто считаю, что без нее мы не сможем жить. Мир остановится. Я убежден, что двигают его вперед мечтатели и фантазеры. Это просто другое название революционеров, изобретателей и поэтов. А коммунизм — это высшая романтика.

Я гонялся за романтикой, за ее мгновенно быстрым и потому не каждый день заметным светом по самым дальним краям, искал, как ищут беспокойного родича, который то появится, то исчезнет. Когда я находил ее следы, я писал очерки. Эта книга состоит из очерков. Всякий раз, когда я их перечитывал, я замечал, что каждый из них открывает какую-то грань того, что я сам считаю романтикой. Их много, внезапных граней ее чистого света.

Я думаю, что говорить об этом очень важно, потому что людям, которые не учатся мечтать о будущем и искать его пути, нетрудно утонуть в тарелке с супом или предаться житейскому пессимизму, и тогда им будет нравиться не романтика, а крючок в углу и веревка.

В этой книге собраны все мои очерки о летчиках, и только о них — потому что это очень близкая мне тема. Она современна и близка, как в дни Колумба мореплавание. Но когда в сборнике рассказов «Крылья Земли» я выводил своего героя Кострова, — я строил литературный образ. Здесь я буду говорить о тех, кто дал мне этот образ. О живых или павших на том поле брани, где линия окопов проходит по золотящейся солнечным светом канве облаков; но бывает и так, что рабочий неба, выполняя дело своего трудового дня, вдруг живым факелом падает в землю. Ведь небо — война человечества с высотой, и космос берется с бою.

Пусть в этой книге о романтике нет строгого порядка — главы ее не вытекают аккуратно одна из другой, а иногда автор вмешивается в описание факта своими разговорами. Порядка я для нее не нашел. Здесь нет той стройности, какая может быть в приличных, рассудительных исследованиях, где развертывается и краткое введение в предысторию вопроса и сама предыстория, потом дело доходит до истории, затем следует послесловие, краткая библиография и список лиц, которым автор обязан за помощь в работе.

У меня такого списка нет.

Благодарить мне надо тех, о ком я написал. Я рад, что они жили и будут жить на земле, которая с ними бесстрашно отправится в новое будущее.

РАЗВЕДЧИКИ ПРИЗРАЧНЫХ ОСТРОВОВ

Да, я — моряк! Искатель островов,

Скиталец дерзкий в неоглядном море.

Я жажду новых стран, иных цветов,

Наречий странных, чуждых плоскогорий.

В. Брюсов

Почему Клещинский ушел в дождь? Он представляется мне разведчиком. Тем разведчиком, в глазах которого прячутся облака.

Земля впервые принадлежит разведчикам. Только им дано познать радость первой встречи. Тем, кто, стремясь за ускользающий круг горизонта, первым угадал томление своего века.

Одни из них надевают перед походом шлем, у других письменный стол вмещает всю безграничность мирового пространства.

Про них говорят, что они странные люди. Слово «странный» произведено от «страны» и «странствий» — это те, кто, побывав где-то далеко, стали не такими, как мы.

Иногда им снятся странные сны. Даже наяву их тревожат видения, о которых они не говорят никому. Им снятся дальние острова, или берега земли, где они еще не были, или далекие звезды, или то, что никто, кроме них, еще не знает.

Мечтатели и романтики, они вдруг открываются нам как люди напряженного, волевого действия. Стремлениям их нет предела. Однажды взлетев, они тянутся в небо как одержимые неизлечимой страстью. Человек уходит в небо, чтобы вернуться и снова взлететь. В нем проснулась великая тяга — тоска по крыльям. На земле ему снятся призрачные острова из жемчужно-серебристых перистых облаков или звездной космической пыли. А в небе он вспоминает знакомый с детства запах сена в родной деревне или гостеприимную траву аэродрома.

Что бы ни говорили лишенные воображения, но современный летчик никогда не забудет траву простого аэродрома, даже если будет садиться потом только на бетонные полосы. На долевом аэродроме он ощутил впервые полынную горечь родных полей и тишину их, особенно ясную, когда выключен двигатель и земля перестала быть страшной.

Иногда, быть может, им снятся странные сны. Вернувшись из неведомых краев, которые продолжают жить в их памяти, они тоскуют, и взгляд их скользит мимо вас и становится отчужденным. Быть может, так смотрели матросы Колумба, когда после своего необычайного плавания они рассказывали о нем в портовых кабачках.