В пути

Сел в тени, на каменной скамье. Слегка нагнулся, и сквозь волнующееся сплетение ветвей увидел торжественный фасад аббатства, против которого воздымался по другую сторону огорода исполинский крест перед прудом, напоминающим очертаниями базилику.

Поднявшись и подойдя к кресту над водами, муть которых небо подернуло голубоватой тенью, созерцал высокого беломраморного Христа, парившего над пустынью, восставая пред лицом ее непрерывным напоминанием о мученических обетах, которые Он принял, чтобы превратить их впоследствии в восторги.

«Строго говоря, — рассуждал Дюрталь, перебирая в уме противоречивые свидетельства монахов, сознававшихся, что жизнь их и безгранично блаженна и беспредельно тягостна, — строго говоря, Господь Бог… Ада ищут они здесь на земле и обретают рай. Разве не загадка и мои собственные дни богомолья, исполненные и счастия и горя? Отчетливо ощущаю я, что ждет меня геенна. Двух дней не пройдет — и сотрется память о печалях, которые, если присмотреться, были гораздо сильнее радостей, и я вспомню лишь порывы души в церкви, пленительные порывы на тропинках парка.

Я пожалею о вольной монастырской темнице! Любопытно, что туманные нити связуют меня с ней. В келье во мне пробуждаются отзвуки чего-то далекого, родного. Будто дома почувствовал я себя в этом уголке, увиденном мной впервые в жизни. С первого же мгновения что-то изведанное чудится мне в этой незнакомости, что-то в высокой степени особое. Словно еще до моего рождения произошло здесь в пустыни нечто важное, нечто личное. Если б я верил в реинкарнацию, то не мог бы разве я предположить, что некогда жил во образе монаха?.. Если так, то плохого монаха, — улыбнулся он своей мысли, — монаха, которому суждено было перевоплотиться и искуплять грехи свои, вернувшись в монастырь».

В раздумье шагал он по длинной аллее, ведшей к ограде и, дойдя до конца, напрямик через кусты направился помечтать у берегов большого пруда.

Он не бурлил, как в те дни, когда ветер вздувал его замкнутые воды, которые катились и отталкивались, касаясь берегов.

Аист, оторвавшийся с ближайшего тополя, упадал и плыл иногда на призрачном облаке. Пузырьки вскипали с глубины и лопались в отраженной синеве небес.

Дюрталь высматривал выдру, но та не показывалась. Опять пенили воду стрижи ударами крыльев, да стрекозы вздрагивали, как плюмажи, искрясь лазорево-серными огоньками.

Если он страдал у крестового пруда, то здесь водная пелена будила в нем воспоминанья медлительных часов, пережитых на ложе мха или подстилке сухих камышей. Растроганно смотрел он на воды, силясь запечатлеть мысленно с собой их облик, чтобы в Париже уноситься к их берегам в мечтаньях с закрытыми глазами.

Двинулся дальше и задержался в ореховой аллее, протянувшейся над монастырем, опушая его стены. Спустился на передний двор, обошел службы, конюшню, сараи, даже свинарню. Надеялся встретить отца Симеона, но тот не показывался — работал, наверно, в хлеве. Безмолвны были строения, и свиньи не выходили из стойл. Лишь несколько тощих кошек молчаливо бродили, нехотя обмениваясь при встрече взглядом. Расхаживали в одиночку, разыскивая поживу, в надежде утешиться от тощей похлебки, которой изо дня в день кормили их трапписты.

Надо спешить! — И помолившись в последний раз в церкви, он вернулся в свою келью, чтобы уложиться.

Подумал за дорожными сборами, что бесполезно украшать свое жилище. До сих пор он ненавидел наготу стен и в Париже все деньги тратил на покупку книг и редкостей.

А теперь, глядя на пустые стены, сознался, что эта комната, выбеленная известью, ему милее его парижского кабинета, затянутого тканями. Только сейчас заметил, что пустынь опрокинула его вкусы, перевернула с головы до ног. «Могучая среда! — воскликнул он, с робостью оглядываясь на эту резкую перемену, и застегивая чемодан, подумал: — Однако мне еще надо потолковать с отцом Этьеном, расплатиться. Я вовсе не желаю быть в тягость этим славным людям».

Обошел коридоры и, наконец, столкнулся на дворе с отцом.

Несколько смущенный приступил к этому вопросу. Го-стинник улыбнулся при первых же его словах.

— Устав святого Бенедикта непреложен. Наш долг принимать богомольцев, как если бы то был сам Господь наш Иисус. Вы поймете, что нам не пристало обменивать на деньги наши смиренные заботы.

Дюрталь в замешательстве настаивал.

— Если вам не угодно безвозмездно разделить с нами нашу скудную трапезу, то не смею с вами спорить. Но позволю себе заметить, что уплаченные вами деньги будут по десять и двадцать су разделены между бедняками, которые часто издалека приходят к нам по утрам и стучатся в монастырские врата.

Дюрталь поклонился и вручил отцу деньги, которые держал в кармане наготове. Потом осведомился, нельзя ли повидаться перед отъездом с отцом Максимом.

— О, конечно. Отец приор не отпустит вас, не пожав вам руки. Пойду узнаю, свободен ли он. Подождите в трапезной. Монах исчез и через несколько минут появился снова в предшествии отца приора.

— Итак, — начал тот, — вы скоро опять окунетесь в базар житейской суеты!

— О, но я не рад этому, отец мой!