В пути

Дюрталь курил и успокаивался. Таяла скорбь, сжимавшая его с зари, и душа начинала радоваться, омывшись в купели Святых Тайн, освежившись воздухом обители. Он был и счастлив и встревожен. Счастлив, так как беседа с отцом гостинником уничтожила всякие сомнения в сверхъестественности внезапной замены священника монахом. Счастлив в сознании, что, невзирая на все беспутство своей жизни, он не отвергнут Христом, который в причастии даровал ему доброе знамение, явил осязаемый залог скреплявший возвещенное помилование. Встревожен внутренним голосом, который укорял его в бесплодии, вещал, что надлежит оправдать благодеяния, преодолеть самого себя, отринуть прежнее, совершить коренной переворот.

Посмотрим! И, почти утешившись, он прослушал сексты и за обедом встретился с Брюно.

— Мы прогуляемся сегодня, — объявил посвященный, потирая руки.

И на удивленный взгляд Дюрталя, объяснил:

— Я полагал, что после причастия небольшая послеобеденная прогулка окажется вам кстати, и просил преподобного отца игумена освободить вас на сегодня от правил. Надеюсь, вы не против?

— Охотно согласен и от души вас благодарю за милостивое внимание, — воскликнул Дюрталь.

Обед состоял из приправленного маслом супа, в котором плавали горох и капуста. Варево довольно вкусное, но зато хлеб, выпеченный в пустыни, был настолько черств, что напоминал хлеб времен осады Парижа и портил похлебку.

Потом отведали яиц под щавелем и риса, отваренного на молоке.

— Сперва, если угодно, навестим Дома Ансельма, он выразил мне свое желание познакомиться с вами, — сказал посвященный.

И по лабиринту коридоров и лестниц посвященный провел Дюрталя в небольшую келью, где их ожидал игумен. Наравне с остальными отцами, он был одет в белую рясу и черный наплечник. Знаком его сана служил висевший на фиолетовом шнурке игуменский нагрудный крест слоновой кости, в середине которого, под круглым стеклом, вставлена была частица мощей.

Протянув Дюрталю руку, он пригласил садиться.

Потом осведомился, доволен ли тот пищей. И после утвердительного ответа, пожелал узнать, не слишком ли тягостно ему непрерывное молчание.

— Нет. Уединение, наоборот, мне очень по душе.

— Каково! — заметил со смехом игумен, вы один из тех редких мирян, которые так легко выносят наш порядок. Обычно всех богомольцев, пытавшихся спасаться здесь, загрызала скука и тоска, стремительно обращавшая их в бегство.

И помолчав, продолжал:

— Не может быть, чтобы такой быстрый переворот в привычках не повлек за собой мучительных лишений. С особенной остротой ощущаете вы, наверно, одно?

— Правда, мне тяжело запрещение курить.

— Но, — ответил усмехнувшись игумен, — не сидели же вы совсем без папирос со времени вашего приезда?

— К чему лгать? Я курил украдкой.

— Бог мой, табак не предусмотрен святым Бенедиктом. Устав не упоминает о нем, и я волен позволить вам его употребление. Без стеснения курите, сударь, сколько вам угодно.

После чего Дом Ансельм прибавил:

— Надеюсь, что в скором времени я смогу выходить и найду свободный часок побеседовать с вами подольше.

И монах с утомленным видом пожал им руки. Спускаясь с посвященным на двор, Дюрталь воскликнул:

— Он восхитителен, ваш отец игумен, и какой молодой!

— Ему не больше сорока.

— Но он на самом деле болен?

— Да, недомогает, сегодня утром насилу отслужил обедню. Сначала мы посетим внутренние монастырские владения, куда вы, наверно, еще не проникали, потом выйдем за ограду и прогуляемся до фермы.

Они миновали развалины древнего аббатства, по дороге обогнули пруд, возле которого Дюрталь сидел сегодня утром, и Брюно увлекся рассказами по поводу этих развалин.

— Обитель нашу основал в 1127 году святой Бернар и поставил игуменом ее блаженного Гумберта, эпилептика-цистерцианца, которого святитель исцелил чудесным образом. В те времена монастырю дарованы были явления. Легенда повествует, что всякий раз, когда умирал кто-либо из иноков, два ангела нисходили, срезали одну из лилий, посаженных на кладбище, и возносили ее на небеса.

Второй игумен, блаженный Геррик, прославился своей мудростью, смирением, терпением в перенесении страданий. У нас уцелели его мощи. Вы видели раку, в которой они покоятся под главным алтарем. Но замечательнейшим из настоятелей, которые здесь сменялись в Средние века, следует признать Петра Монокулуса, житие которого написано его другом, членом синода Томасом де Рейлем. Святой Петр, по прозванию Монокулус или Кривой, был муж закаленный в подвижничестве и страданиях. Он издевался над осаждавшими его мучительными искушениями. Диавол в отчаянии напал на его тело и невралгическими ударами расколол ему череп. Небо пришло, однако, на помощь, и он исцелился. Охваченный духом покаяния, Петр пролил столько слез, что погас один его глаз, и святой такими словами благодарил Господа за это благодеяние: «Двое было у меня врагов, я ускользнул от одного, и уцелевший тревожит меня сильнее, нежели утраченный».