В пылающем небе

Самолет несется над полем. Вот колеса резко коснулись земли, он начал прыгать, переваливаться с крыла на крыло и, наконец, остановился. Вокруг темнота и тишина.

– Ну, Жора, теперь я понимаю, что ты настоящий ас: в такой темноте посадить машину! – вырвалось у штурмана.

– А ты что, раньше не понимал, какой я летчик?

– Понимать-то понимал, но лишний раз не мешает убедиться.

– Выходит, нас подбили кстати, чтобы ты убедился, как я сажаю самолет ночью в степи.

В темноте послышался разговор, люди приближались быстро к самолету.

– Летчики, вы живы? – послышалось где-то сзади.

– Стой, кто идет? Стрелять буду! – угрожающе крикнул Тришкин.

– Свои, свои!

К самолету шли четыре человека. Тришкин осветил каждого карманным фонарем, все время держа в правой руке наготове пистолет. Это были солдаты нашей части, которая занимала здесь оборону.

Я был доволен, что перевожусь в сто третий вместе со своими товарищами Федором Громовым, Михаилом Кузнецовым, Георгием Тришкиным.

– В пятнадцать тридцать взлетают все исправные самолеты – посадка на аэродроме Кущевская, – сказал Натальченко. – Для восстановления самолетов с последующим выводом их из-под удара остается группа техсостава с летчиками Белоконем, Гайворонским и Громовым, командиром группы назначаю лейтенанта Белоконя.

Слушая приказ командира, я вспомнил о самолете, сожженном осенью сорок первого. «Все сделаю, но не дам повториться тому, что было», – подумал я, но об этом никому не сказал ни слова.

Группа исправных самолетов взлетела в назначенное время и, взяв курс на юг, на бреющем полете быстро скрылась за горизонтом.

После короткого совещания решаем: один самолет разобрать на запасные части для восстановления двух других. Времени у нас в обрез. Бои идут в Батайске и заметно приближаются к аэродрому. Наши отходят на юг. Солнце уже висело низко. Мы торопились до наступления темноты успеть как можно больше.

Над самым аэродромом с ревом прошел «юнкерс», но на него никто не обратил внимания. Над Батайском от бомбардировщика отделилось белое облако, которое быстро увеличивалось, пока не превратилось во что-то бесформенное, похожее на крупные хлопья снега. Филипп Тополя крепко выругался и проговорил со злостью: – Смотрите, сволочи листовками нас забрасывают, думают подействуют.

С наступлением сумерек стрельба приблизилась к аэродрому. Только когда совсем стемнело, оба самолета были восстановлены и готовы к взлету. Но нам ничего не оставалось, как ждать наступления рассвета. Мы собрались в землянке на совещание: что делать, если ночью возникнет угроза захвата аэродрома фашистами?

– Конечно же, самолеты сжечь, а самим уходить вместе с отступающими частями, – сказал кто-то из техсостава.

– Нам приказано спасать машины, а не сжигать! – оборвал его Громов.

Страшно было об этом даже думать. Спрашиваю Гайворонского:

– Николай, ты когда-нибудь летал ночью?

Оказалось нет, не летал. Значит, из нас никто ночью не летал. В землянке наступила тишина. Только сейчас все обратили внимание, что и стрельбы почти не слышно.

– У фашистов, наверное, уже отбой, передышка до утра, – нарушил тишину Гайворонский.

– Спать бы им и не просыпаться, – сказал Тополя.

Кто-то улыбнулся, а в моей голове боролись противоречивые мысли: «Справимся ли со взлетом ночью? Или опять придется сжигать самолеты? Нет, должно быть только одно решение: взлететь в любом случае». Говорю об этом Громову и Гайворонскому. За благополучный исход этого полета я не мог поручиться, но машины надо спасать.

– Буду взлетать и я, – прозвучал уверенный голос Громова.

Для Николая Гайворонского самолета не было…

За полночь стрельба полностью прекратилась. Мы вышли из землянки. Темное южное небо мерцало мириадами крупных ярких звезд.

– Кажется, совсем недавно в такие ночи мы с девчатами сидели на лавочках… А война-то бушует уже второй год, – сказал Громов.

– Давай, Федя, лучше о другом поговорим, – перебил я. – Как вы думаете, друзья, – в каком направлении лучше взлетать, если фашисты поднажмут?

И мы в темноте, бродя по летному полю, стали уточнять, где воронки от бомб, где скапотировал И-16 или остались другие препятствия, мешающие взлету. Прикинули, что взлететь можно будет только в южном направлении. А чтобы не попасть под обстрел, после взлета сразу с левым разворотом уходить от аэродрома, выйти на железную дорогу и идти на аэродром Кушевская. Подробно обо всем посоветовались, разобрали взлетные варианты ночного полета и только после этого возвратились в землянку на отдых.

Чтобы как-то разрядить не совсем веселую обстановку, я вполголоса затянул:

Мечутся черные тучи,
Буря зловеще ревет.
Летчик, бесстрашный и смелый,
Идет в сорок первый полет.

– Неплохая песня про нашего брата, – задумчиво сказал Громов, а потом, помолчав, добавил с грустью: – Только ее автор многовато полетов отпустил этому летчику. Сорок первый полет… О таком количестве можно только мечтать. Героя надо давать этому летчику. Наверное, поэт не знает, как нам приходится летать.