В пылающем небе

– Да поэт-то неважный, – говорю. – Так, кустарь-одиночка. Сочинил для собственного развлечения…

– Откуда такие смелые рассуждения? – вмешался Гайворонский.

– Нет, братцы, – замявшись, отвечаю, – это я сам иногда сочинять пробую. И мелодия «Варяга» мне по душе пришлась, вот я и развлекаюсь под настроение.

– А-а-а, браток, все понятно. Тогда продолжай, – сказал Федор, хлопнув меня по плечу.

В землянке стало тихо, и я продолжал:

Лети же, дружочек, быстрее!
Тебя там товарищи ждут!

Сначала стал подпевать мне Николай Гайворонский, за ним тихо запели остальные ребята. И в тесных стенах землянки забилась песня, как птица в клетке:

Там танки немецких бандитов
На наши окопы идут!
И летчик дал газ до отказа,
Машина несется стрелой.
А там, у окопов советских,
Неравный идет с немцем бой.

Вдруг в землянку вбежал один из дежуривших.

– Опять стреляют, – взволнованно сообщил он, – совсем рядом.

Как выяснилось, стрельбе предшествовали сигналы: в воздух взвились несколько зеленых ракет. Землянка мгновенно опустела. Стрельба с каждой минутой усиливалась, возобновился бой за город. Слышались отдельные крики, но слов нельзя было разобрать в нарастающем шуме боя. Издали раздавались артиллерийские выстрелы. Ждать рассвета было нельзя.

– Ну, Федя, я взлетаю первым, – предупредил я Громова. – Будем надеяться на благополучную встречу на новом аэродроме.

– Ни пуха ни пера, – пожелал Громов.

Тополя готовил самолет к полету на ощупь. Он знал его наизусть, и поэтому даже в темноте действовал уверенно.

– Машина к полету готова, товарищ командир!

Но я знал, что запас сжатого воздуха позволял только запустить мотор. На то, чтобы убрать шасси после взлета, выпустить щитки и шасси перед посадкой и на торможение после приземления, воздуха не было. Надеяться не на что: компрессор для пополнения воздушного баллона сжатым воздухом бездействовал.

– Как только взлечу, отправляйся к землянке и со всеми остальными поедешь на машине, – говорю своему механику.

– Нет, товарищ командир, разрешите мне тоже лететь.

– Да ты понимаешь, что это мой первый в жизни ночной полет? Если что случится, погибну только я, а зачем тебе лезть к черту в зубы?

– Что будет с вами, то и со мной, но я полечу. А вдруг сядете на вынужденную, что без меня станете делать?

– Да что я, никогда на вынужденную не садился? – уже со злостью говорю Тополе. – Тогда, по-твоему, я все время должен летать с тобой?

– Я за все время не говорю, а сейчас очень прошу, возьмите.

– Ну что ж, раз так вопрос ставишь – после запуска мотора залезай в фюзеляж. Но ведь нет второго парашюта!

– Все равно, полечу и без парашюта. Я вас прошу. Разрешите.

– Уговорил, полетим вдвоем.

На востоке чуть заметно начала загораться бледно-розовая заря. Запустили мотор. После прогрева отрулил от капонира и взял направление для взлета. Из-за шума мотора стрельбы не слышно, но я знал, что стреляют совсем близко, рядом с аэродромом. Пошел на разбег. Сейчас, кроме взлета, больше ни о чем не думаю. По мере увеличения скорости на разбеге пламя из выхлопных патрубков быстро увеличивалось, казалось, вот-вот загорится самолет. Горизонта совсем не вижу: по сторонам пламя слепит глаза, а впереди темнота. Но вот толчки стали уменьшаться и вскоре совсем прекратились: самолет оторвался от земли. «Не потерять скорость… Следить за скоростью», – твержу себе.

Набираю высоту. Внизу видны огненные вспышки, зеленые, белые и красные трассы. Выхожу на железную дорогу и лечу вдоль нее. Постепенно темнота начала таять, расплываться, и на душе стало легче. Когда подлетел к станице Кушевской, наступил рассвет.

«Как там Федя Громов? Нормально ли взлетел? – думал я. – Как Гайворонский?»

Самолет мчится по летному полю. По привычке с силой нажимаю на тормозную рукоятку, но безуспешно – тормоза бездействуют. Пробежав весь аэродром, вкатываюсь в подсолнухи. Здесь земля мягкая, поэтому скорость быстро уменьшается и, наконец, самолет останавливается.

Через некоторое время благополучно прилетел и Громов. Оба самолета были спасены. А часам к девяти утра собрались и остальные товарищи. Они рассказали, что как только рассвело, над аэродромом на малой высоте появились два немецких истребителя. Они кружили, словно коршуны, выискивая добычу. Но ее уже не было.

После посадки узнаем, что здесь же базируется и, теперь уже наш, 103-й штурмовой авиаполк. Через два дня 136-й убывал на переформирование. Вечером ко мне подошел парторг Пилипенко:

– Ну что ж, Белоконь, послезавтра будем расставаться. В сто третьем вы будете новичками, – раздумчиво произнес он. – Пока вас хорошо узнают, пройдет время.

Мы оба молчали, но думали, как тут же выяснилось, об одном.

– Как ты насчет вступления в партию? Ты в кандидатах, кажется, два года ходишь? – Парторг все знал точно, хоть и сказал «кажется».

– Да, скоро два года. – Я хотел сказать, что давно думаю о вступлении, но Пилипенко опередил меня.