В Пышму. За тетрадками

— И никакой это не он, а она! Видишь, шаль на голове? Все ты выдумываешь, Жорка! Никакая это не «кошка», а просто тетка санки везет. Наверное, за пайком в Пышму ездила.

Жорка рассердился, засопел.

— Понимал бы ты что-нибудь в «кошках»! Это он специально теткой переоделся. Думаешь, зря кошкой назвали? Если в шайке были бы одни дядьки, то назвали бы «черный кот».

А я уже теперь все хорошо видел и стал над Жоркой смеяться.

— Скажешь, он и губы специально накрасил, да?

Тут уж и Жорка увидел, что это идет молодая женщина. А на санках у нее была привязана белая наволочка. С такими наволочками у нас ездили в Пышму получать пайки за погибших.

Поравнялась женщина с нами и остановилась.

— Ну что, — говорит, — воробьи, замерзли? Куда путь держите?

— А мы в Пышму, за тетрадками, — говорит Жорка. — У нас и накладная есть.

— Проходила мимо Когиза, открыт. Чем же мне вас угостить, не знаю.

Развязала она наволочку, вынула какой-то мешочек.

— Вот, — говорит, — из сладкого-то один только сахарный песок. Есть у вас куда отсыпать?

Пошарили мы по карманам — ничего нет. Вдруг Жорка сорвал с себя шапку.

— Есть! — говорит. — А накладная на что?

И стал кулек сворачивать. Я смотрел-смотрел и решил: а чего ей будет? Песку-то ведь охота попробовать.

Насыпала нам женщина полкулька, усмехнулась и говорит:

— От Ивана Кузьмича гостинец. Сам, бывало, тоже конфеты любил… Ну, ступайте, воробьи. Дорога дальняя, казенный дом.

И она повезла свои санки. А мы стояли с Жоркой и думали, как же нам сахарный песок есть?

Жорка и говорит:

— Давай по очереди в рот сыпать. Только понемногу. Вот смотри!

Закинул голову, разинул рот и давай по кульку постукивать. А потом мне передал, и я тоже самое сделал. Жуем песок, хрустим. А Жорка говорит:

— Давай со снегом. Получится мороженое.

Стали мы тогда со снегом есть. Ничего, вкусно получалось. Правда, в Ленинграде до войны мороженое было вовсе не такое.

Только я смотрю, у кулька один край совсем мокрый, вот-вот оторвется. Я и крикнул Жорке:

— Тише ты со своими слюнями-то! Накладную совсем испортил!

А Жорка тоже крикнул:

— Кто, я? Сам слюни распустил!

И стали мы друг друга подталкивать. Не сильно, а так, — легонько, чтобы песок не рассыпать. Вдруг Жорка на санки наткнулся и как полетит вверх тормашками! И весь песок ему прямо в лицо. Я хохочу, а он лежит, глаза зажмурил и свой подбородок облизывает.

— Эй, — закричал я. — А накладная-то!

Схватил я кулек и стал его расправлять.

Ничего, сохранился документ. Только с одного края сильно мокрый, а с другого сильно мятый. Сложил я его и сунул опять к себе за пазуху. Жорка отряхнулся и мы пошли дальше.

Жорка говорит:

— Что-то долго Пышмы нет.

Я говорю:

— А ведь еще обратно идти!

И как подумали мы о том, что надо будет еще идти обратно, стало нам скучно-скучно.

Жорка говорит:

— Давай песни петь.

Я говорю:

— Давай.

— Только ты начинай, — говорит Жорка.

Я не стал спорить и запел:

— «Узнай, родная мать, узнай, жена-подруга,
Узнай родимый край и вся моя семья,
Что бьет-разит врагов стальная наша вьюга,
Что счастье мы несем в родимые края!»

— Это — что! — говорит Жорка. — А вот я с матерью ездил в Свердловск, так один инвалид в поезде песню пел:

«Граждане, послушайте меня, да-да!
Расскажу историю вам я,
Как фашисты ходят тучей
И советских граждан мучат,
Вот про это слушайте сюда, да-да!»

И так куплетов двадцать. Про допрос, про партизан, про отца и сына. Понимаешь, отец полицаем был, а сын партизаном. Вот это была песня! Женщины даже плакали. Жаль, я всю не запомнил, только пять куплетов.

И только Жорка хотел допеть остальные четыре куплета, как вдруг сзади затарахтела машина. Оглянулись мы — и правда, «Уралец» катит! Газогенераторный, с двумя черными печками. А из них, как из самоваров, дым валит.

Выскочили мы на середину дороги и давай прыгать и всякие знаки руками выделывать.

Машина, конечно, остановилась. Шофер крикнул:

— Вы что на дороге пляску устроили! Полезайте сейчас же!

Закинули мы в кузов санки, поставили ноги на колесо, а до борта никак не дотянуться. И вот высунулись из кузова две руки в кожаных перчатках и подтянули нас, как котят, за воротники.

Тронулась машина, и мы с Жоркой брякнулись на дно кузова, на березовые чурки. Смотрим, а напротив нас военный в полушубке на корточках сидит и смеется.

— Ишь вы! Не убили чуть своими санками. Вы кто, спекулянты, что ль?

Жорка заулыбался тоже и говорит:

— Да не-е… Мы в Пышму, за тетрадками. У нас и накладная есть.

— Значит, выполняете задание? — спрашивает военный.

А я говорю:

— Конечно, выполняем. Накладная у меня за пазухой.

И вдруг мы с Жоркой стали дрожать. Присели пониже, чтобы не дуло, а сами все равно дрожим. Жорка спрашивает:

— Ты д-дрожишь?

Я говорю:

— Д-дрожу… А ты?

— Я тоже д-дрожу… Д-давай кулаки сжимать.

Стали мы сжимать кулаки — не помогает. Все равно зубы трясутся. Противно так.