могла распоряжаться ею, я не могла добиться того, чтобы жить в ней вместе с
Вадимом. Поступать в институт можно было только на бюджетное отделение, без
вариантов, работать – куда устроишься, нет денег – будешь сидеть без ужина, обуви,
книг, шампуней…
Как я могла с полной отдачей поддерживать Вадима, когда сама полностью
выкладывалась – вначале на нелюбимой работе, затем на любимой?
И в случае с любимой ситуация только усугубилась, как ни парадоксально. Я
стала зацикленной на работе, я была одержима ею.
Это Вадим ставил меня на второе место или я сама поставила его туда?..
Перевернувшись на живот, я уткнулась в подушку и разрыдалась по-
настоящему.
Может, я никогда его не любила?
Тогда почему же мне сейчас так плохо?
Всю ночь плакать невозможно.
Хотя бы потому, что подушка пропитывается слезами. Я еле заставила себя
выбраться из постели. Дошла до ванной, встала под душ, включила воду на полную
мощность – чуть тёплую.
Слёзы душили меня, текли по лицу, но тут же смывались потоками воды.
«Мне надо с кем-нибудь поговорить, - проносились мысли в голове, - хоть с
кем-нибудь…»
Но с кем?
У меня было ощущение тотального, абсолютного одиночества.
Разве я в состоянии действительно с кем-то это обсуждать? Выкладывать всю
подноготную?
Но ведь такими темпами я скоро приду к мысли, что это я сделала Вадима
таким. Давила на него. Устраивала из наших отношений соревнования.
«Ты слишком хорошего мнения о себе, - произнёс в голове насмешливый
голос. – Не хочешь позвонить ему и сообщить, что это ты довела его до такого
состояния?»
Как ни странно, это меня немного отрезвило.
В любых отношениях всегда участвуют двое. Это был выбор Вадима – не
проявлять должной настойчивости и инициативы, не искать, не бороться, не
стремиться к самореализации. Разве я подсовывала ему бутылку с виски? Заставляла
сидеть дома, уткнувшись в компьютерную игру, постоянно чинить машину,
являющуюся скорее источником расходов, чем доходов?
Не слишком ли много чести для меня одной?
Неужели именно я так сильно повлияла на его мироощущение и подтолкнула
его к сомнительному образу жизни? Неужели мои успехи стали для него поводом,
чтобы начать комплексовать? Дудки.
Если я сейчас не перестану плакать, завтра мои веки будут напоминать мне об
азиатах.
В довершение всего я поняла, что моё нахождение в «Лидершип» уже не
доставляет мне такого удовольствия, как раньше.
Семена сомнений, зароненные в мою голову Юлькой, дали буйные побеги в
самый неподходящий момент.
Я никак не могла понять, действительно ли Петелин выжимает из меня
тексты, о которых мы не договаривались изначально? Я явно перешагнула за узкие
рамки литобработки. Но это никак не сказывалось на моём статусе.
И я уже ничему не учусь.
Это ощущение было самым неприятным.
Я наверняка могла бы работать пресс-секретарём, была бы неплохим
помощником руководителя (учитывая эту и предыдущую работы), с лёгкостью
создавала бы новые тексты для Петелина.
Но если у меня действительно получается так хорошо писать, то зачем мне без
конца шлифовать чужие тексты?
Я не могла до конца сориентироваться в ситуации.
А потом я попробовала записывать свои рассуждения. Я фиксировала эмоции
и чувства в текстовом редакторе, и обнаружила: у меня выходит что-то вроде эссе. Я
была не в состоянии кому-то довериться в текущий момент. Я делилась
происходящим с электронной бумагой.
Спустя некоторое время это было уже не эссе – скорее, напоминало
небольшую повесть.
А ещё через некоторое время я обнаружила, что необходимость идти по утрам
в «Лидершип» вызывает у меня раздражение.
Работа ассистентом у Петелина стала восприниматься как отвлекающий
фактор.
И самым неприятным было следующее: я не знала, чего хочу больше –
отказаться от любых других дел и сосредоточиться на своём тексте, или понять,
куда двигаться дальше.
Кем работать.
Как жить.
К чему стремиться.
Мне казалось, я не продвинусь дальше размышлений о том, что я уже
переросла эту работу.
Ещё пять минут назад я не планировала ничего подобного.
- Можно? – я приостановилась на пороге кабинета Глеба, и мой голос слегка
дрогнул от нерешительности.
- Конечно, - улыбнулся он, - проходи, садись.
Я подошла к его столу, но садиться не стала.
Перед Глебом лёг листок бумаги. Он взял его, пробежал глазами, а потом с
недоумением взглянул на меня.
- Вера… что это?
Назад дороги не было.
Одним безумным поступком больше, одним меньше… какая, в сущности,
разница.
- Это моё заявление, Глеб.
- Я вижу, что это заявление! – вскипел Глеб. – Зачем оно тебе? То есть мне?
И в эту самую минуту меня будто перебросило на несколько месяцев назад.
Очень уж выражение лица Глеба напомнило мне, как он выглядел, когда мы
впервые увиделись.