В ритме вальса

Заглянем в любую ведомственную сводку. Одни предприятия не выполнили плана по валу, другие — по производительности труда, третьи — по накоплениям… Недоданы стране автомобильные двигатели, генераторы переменного тока, обувь, шины…

Объективные причины? Да сколько угодно!

А насчет того, чтобы раньше все подсчитать и взвесить? В том числе и роковые объективные причины? Чтобы их, болезных, семь раз отмерить, а уж только потом поклясться?

Об этом великолепно забывается в те минуты, когда сияют свеженарисованные лозунги и в зал заседаний вносится лишняя пальмовая кадка из коридора заводоуправления.

Ах, как жалко, что лавр благородный не произрастает прямо в приемной директора! Можно было бы плести пахучие венки славы, не отходя от трибуны, и возлагать их непосредственно после произнесения клятвенной речи…

Слов нет, некоторое время после торжеств и директор и его ближайшие помощники чувствуют некое томление, этакий совестливый полусклероз. Чего-то не хватает. О чем-то много говорили… Что-то забыто…

А забыто известно что. Элементарная хозяйственность и чувство меры наряду с честным отношением к своему слову.

Впрочем, томление и полусклероз вскорости исчезают, как безразмерные носки с магазинных прилавков. Потому что уже гремит великая канцелярская лейб-литавра и первые ленты ведомственного серпантина накидываются на бледное чело ударного изготовителя пешек…

Расстанемся по-хорошему. Так уж и быть, возьмем одно крохотное, малюсенькое обязательство: не бросать слова на балансовый ветер. А уж если брошено — помнить. Несмотря ни на какие причины. В том числе и объективные.

В РИТМЕ ВАЛЬСА…

Начальник Печенежского управления культуры тов. Жмурик сидел в своем кабинете, как вдруг вошел мужчина. Он ласково посмотрел на Александра Дмитриевича и сказал:

Приходите веселиться,

В ритме вальса покружиться,

Поиграть, попеть, сплясать —

Одним словом, отдыхать.

— Это как же сплясать и попеть? — прищурясь, спросил Александр Дмитриевич.

— По теме «Исаак Осипович Дунаевский», — вдохновенно отчеканил мужчина. — Концерт-бал. Да вы взгляните, тут все написано.

И мужчина положил на стол афишу, в которой возвещалось о «концерте-бале по теме И. О. Дунаевский с участием демонстратора танцев Г. Обалдовича». Помимо танцев, значились «викторина-концерт, игры, пляски, аттракционы, а также соревнования юношей и девушек на приз».

— Обалдович — это я, — потупился мужчина.

— А вы взаправду демонстратор? — сверля незнакомца глазами, спросил тов. Жмурик.

— А кто же я, по-вашему? — закричал Обалдович. — Дюма-сын? Могу доказать. Разрешите пригласить вас на тур вальса!

— Я не умею, — стыдливо хихикнул начальник управления и написал Обалдовичу рекомендательную записку в Дом народного творчества.

В Доме творчества демонстратор танцев повел себя высокомерно.

— Ты, ты и ты! — ткнул он желтым большим пальцем в И. Когопуло, У. Казьмина и Б. Пташкина. — Вы будете джаз-квартет. А ты, — взгляд сурового импрессарио потеплел, падая на балерину Кукушкину, — займешься показом танцев. В ритме вальса.

Работников Дома Обалдович совершенно очаровал.

— Титан, — вздохнула старшая методистка Елена Борисовна Комбикорн. — Гений эстрады!

— Да, да, — откликнулась бухгалтер тов. Падучая. — Просто какой-то сеятель разумного, доброго… Артист-универсал!

И они выдали титану суточные. Потом отсчитали проездные. А директор Дома В. И. Жоржевский лично вручил записку в типографию. Дабы сеятель доброго мог без затруднений отпечатать афишу, извещающую соотечественников о приезде эстрадной бригады «Огонек».

Сорвав с плоскопечатной машины дымящиеся афиши, бригада, возглавляемая гением эстрады, немедленно выехала в город Тьмутараканей. Далее события разворачивались со стремительной быстротой.

Чудом избежав физической расправы со стороны соотечественников, рискнувших «поиграть, попеть, сплясать — одним словом, отдыхать», коллектив ретировался на заранее подготовленные квартиры.

Земной шар спал. Обалдович напился одеколона и вышел на улицу. Цикады вели томительную перестрелку. Тьмутараканская ночь дышала негой. Маэстро посмотрел на круглую луну и вернулся в дом. Там, свернувшись фунтиком на топчане, прикорнула балерина Кукушкина. Импрессарио вытянул в темноте руки, словно пловец, собирающийся нырнуть ласточкой, и бросился к топчану…

Кукушкина стоически оборонялась. Она избила маэстро и выкинула его из хаты.

С первым же поездом балерина вернулась в отчий Дом творчества и бросилась на грудь к Елене Борисовне Комбикорн.

— Бедная девочка! — закричала Елена Борисовна. — Кто бы мог подумать!.. Такой видный мужчина! Такой сеятель! Кстати, откуда он взялся, этот вандал, этот дикарь?

— По-моему, из Вологды, — предположил директор Дома. — Я еще, когда выписывал командировку, хотел спросить…

— А по-моему, из Керчи! — воскликнул кто-то. — На нем еще написано: «Не забуду мать родную…»

Нет, решительно никому не известно, кто такой Обалдович. Может, действительно артист-массовик, сеятель. А возможно, и беглый каторжник…