В ритме вальса

Переговоры с дядей Лешей начинаются в до-мажоре. Когда идейная часть вопроса обговорена и приступают к безыдейной (финансовой), культурник без прелюдий берет директора за горло. Тот пускает «петуха»: таких денег в школе нет. Дядя Леша, высоко подняв голову, уходит в родной дом отдыха.

В школе экстренно собирается родительская тайная вечеря. При одном воздержавшемся решают привлечь частный капитал — по пятерке с родительского носа. Воздержался родитель-фининспектор. Он знает, что проворачивать такой номер с дядей Лешей нельзя, не положено. Но в конце концов и он сдается. Дядя Леша приходит и под рев баяна учит детей песне «И тебе и мене хо-ро-шо!..».

Разумеется, директор школы чувствует, что баянные экзерсисы дяди Леши — не бог весть какая полифония. Но это — хоть какое-то выполнение программы.

Кончается предприятие плачевно: дядю Лешу арестовывают на 11 суток за мелкое хулиганство, а ученики сбегают в «морг» — не в тот, где лежат синие бездушные покойники, а в Дом культуры, названный так из-за близкого соседства с настоящим моргом.

В «морге» весело! Джаз-оркестр исполняет «Кукарачу» пополам с чем-то безобразным. Попав туда, Сидоров с братьями по классу наскоро распивает в туалете «кальвадос» — перцовку, купленную на мамашины рубли, а затем начинает танцевать нечто, не предусмотренное никакой программой. Увы, дядя Леша не успел да и при желании не смог бы научить Сидорова хорошим танцам.

Пока Сидорова отливают водой из пожарного ведра, дирекция совещается: как же эстетически воспитывать? Можно было бы, конечно, знакомить подрастающее поколение с мировой культурой. Или пойти с учениками в филармонию. Но какое уж тут знакомство, если программа предусматривает всего лишь трех-четырех композиторов (Чайковский, Бетховен, Шостакович) и надо во что бы то ни стало вдолбить в головы учеников «интонирование мажорного и минорного звукоряда в пределах тонической квинты» (из программы по пению в восьмилетней школе)!

Вероятно, это тоже нужно — интонирование звукоряда. Но уж определенно не в течение всех часов, а только в точных пределах «тонической квинты», в пределах разумных и целесообразных.

Может быть, все-таки есть смысл уделить эстетическому воспитанию в школе, так сказать, более интонированное внимание?

Возможно, надо даже решиться на такой безумный по героизму шаг, как увеличение часов, посвященных музыке, живописи и ваянию. Очевидно, следует подумать о создании специального курса эстетики в старших классах. Что-то надо срочно предпринимать… Для этого академикам педагогических наук, как говорится, все карты в руки. Но надо, чтобы сдвиг произошел обязательно. Или, как говорят ученики старших, а равно всех прочих классов, «железно».

ВЫВЕРНУЛСЯ

Иван Михалыч, председатель колхоза «Бежин луг», приехал в областной центр вечером. Шофер Виктор пошел возиться с «газиком» во дворе гостиницы, а Иван Михалыч поднялся на второй этаж, где им был отведен номер.

В номере оказался еще один постоялец, точнее, его рыжий, истлевший от непогоды портфель. Иван Михалыч сделал легкую гримасу. Он отлично знал его хозяина — районного прокурора Глухова, которого — в районе за непомерный рост и худобу звали Кощеем Бессмертным. Свидание с ним ничуть не радовало председателя. Недавно прокурор возглавлял комиссию, обследовавшую «Бежин луг», и должен был выступать завтра на областном активе.

— Лежишь? — саркастически обратился Иван Михалыч к портфелю. — Ну и лежи.

Портфель ничего не ответил.

— Эвон раздулся от бумаг, — продолжал председатель, — что твой удав. Все бумаги, бумаги… — уже ни к кому персонально не обращаясь, сказал Иван Михалыч. — Вы бы с прокурором попробовали в таком трудном колхозе поработать. Да-с.

Иван Михалыч повернулся к портфелю и показал ему язык.

— Ну, ладно. Ты, так и быть, лежи, а я пойду закусить. Нет, нет! — Иван Михалыч покачал пальцем. — Сегодня насчет шнапса — ни грамма. Завтра, братец ты мой, актив, так что нужно быть, как стекло! Ясно? Ну, пока. Я пошел.

Ресторан был уже переполнен, и Иван Михалыч с трудом нашел себе местечко у самого оркестра. Несколько минут, ошарашенный звуками джаза, Иван Михалыч с удовольствием разглядывал живопись на стенах. Там было всего понемногу: колосья, символизировавшие сельскохозяйственную направленность области, три пингвина, странные рыбы и даже обезьяна. Она висела как раз над ударником и корчила веселые рожи. Подбежавший официант пронзил председателя опытным взглядом и заговорщически спросил:

— Что будем пить?

Иван Михалыч хотел было брякнуть: «Сто пятьдесят с прицепом» — и соответствующе пошутить, но, вспомнив про завтрашний актив, воздержался и заказал только чего-либо поесть. В ту же минуту раздался истошный вопль:

— Ваня! Иванушка!

Иван Михалыч поднял глаза. Кричал старый фронтовой друг Коля Мякишев, работавший где-то в соседней области.