В родном углу

— Боже мой, да вѣдь это вино, — проговорилъ Сухумовъ, взглянувъ на камердинера, все еще стоявшаго на дворѣ. — Я захватилъ его для батюшки въ подарокъ, въ благодарность за принесенный имъ сотовый медъ и забылъ отдать. Такъ и забылъ передать.

— Прикажете, такъ можно послать, — сказалъ камердинеръ.

— Нѣтъ, такъ нельзя… Такъ будетъ неудобно… Получитъ онъ вдругъ мадеру — и удивится: не будетъ знать, почему это… Впрочемъ, можно записку написать и объяснить, — разсуждалъ Сухумовъ, но тутъ въ головѣ его мелькнуло миловидное личико Раисы и ему захотѣлось еще разъ увидать ее, для чего теперь и представлялся прекрасный случай. — Нѣтъ, я самъ свезу священнику вино, поѣду кататься и свезу, — прибавилъ онъ. — Даже сейчасъ поѣду прокатиться передъ завтракомъ и свезу.

И онъ тутъ-же отдалъ конюху приказъ заложить въ сани лошадь, радуясь, что есть возможность поѣздкой къ священнику заполнить все еще остающееся до завтрака время.

Сухумовъ выѣхалъ съ конюхомъ на облучкѣ. Опять на деревнѣ кланяющіяся дѣвушки съ ведрами на коромыслахъ, ребятишки съ салазками, дѣвочки-подростки съ маленькими сестренками и братишками за пазухами. Въ сѣняхъ священника, какъ и вчера, залаяла большая мохнатая собака и потомъ завиляла хвостомъ, когда Сухумовъ окликнулъ ее «Гусаромъ». Никто не показывался. Дверь изъ сѣней въ прихожую была не заперта. И въ прихожей никого не было. Войдя въ нее, Сухумовъ сталъ кашлять, чтобы дать о себѣ знать, но никто не выходилъ. Онъ снялъ съ себя калоши, пальто и вошелъ въ гостиную. Въ гостиной тоже никого не было, но въ отворенную дверь изъ гостиной въ столовую онъ увидалъ розовое ситцевое платье и затылокъ съ грузнымъ жгутомъ густой косы Раисы. Она сидѣла за обѣденнымъ столомъ и учила двухъ поповскихъ ребятишекъ читать. Одинъ изъ нихъ, запинаясь, читалъ что-то про волка, часто повторяя слово «волкъ», а другой, поменьше, слѣдилъ по книжкѣ. Тутъ-же за столомъ сидѣлъ и тесть отца Тиховздохова, какъ догадался Сухумовъ, древній, съ совсѣмъ облѣзшей головой, маленькій, со сморщеннымъ лицомъ священникъ, въ подрясникѣ изъ сѣраго солдатскаго сукна и раскладывалъ кости домино. Борода старика изъ сѣдой бѣлой превратилась ужъ въ желтую, на носу были круглые оловянные очки.

Заслыша шаги Сухумова, Раиса тотчасъ-же обернулась, поднялась со стула и стояла совсѣмъ смущенная.

XXIII

— Я желалъ-бы видѣть отца Рафаила, — началъ Сухумовъ, не входя въ столовую. — Онъ у себя?

— Отецъ Рафаилъ на урокѣ, въ училищѣ, но онъ скоро долженъ вернуться, — отвѣчала Раиса, закутывая грудь въ сѣрый пуховый платокъ, который былъ накинутъ у нея на плечи. — Вамъ неугодно-ли подождать?

— Видите… Я на минуту… Я ѣхалъ мимо… Мнѣ только передать кое-что… Передать и объяснить. Можетъ быть можно видѣть матушку?

— Тетю?.. Она дома… Но она… Она моетъ ребенка… Она не одѣта…

Раиса совсѣмъ сконфузилась и покраснѣла.

— Вы потрудитесь присѣсть… Я ей сейчасъ скажу… — прибавила она. — Да и дяденька отецъ Рафаилъ долженъ сейчасъ придти… Пожалуйста присядьте…

— Благодарю васъ… Но зачѣмъ-же ее безпокоить… вашу тетю? Я могу вамъ передать и объяснитъ, а вы отдалите отцу Рафаилу… У меня бутылка вина…

Сухумовъ показалъ имѣвшійся у него въ рукахъ свертокъ, переступя порогъ столовой, поклонился старику-священнику, раскладывавшему на столѣ кости домино и все-таки присѣлъ на стулъ, съ котораго Раиса только-что согнала дремавшаго кота.

— Тетя сейчасъ… Я ей скажу… — проговорила Раиса и быстро вышла изъ комнаты, оставивъ Сухумова со старикомъ-священникомъ и двумя ребятишками. Старикъ сперва покосился на Сухумова, а потомъ произнесъ беззубымъ ртомъ, шамкая слова:

— Вино — напитокъ хорошій, кто его во благовременіи… Да… И отъ живота хорошо… И веселіе сердцу придаетъ… А если вино зря и безъ благовременія…

Сухумовъ привсталъ.

— Позвольте, батюшка, отрекомендоваться. Здѣшній помѣщикъ Сухумовъ… — произнесъ онъ, протягивая старику руку. — Вы, какъ я догадываюсь, тесть отца Рафаила будете, отецъ супруги отца Рафаила…

— Тесть, тесть… Ему свое мѣсто предоставилъ и вотъ теперь живу на покоѣ у дочки, — продолжалъ шамкать старикъ, попробовалъ привстать, уперся руками въ столъ, но не могъ и продолжалъ сидѣть, прибавивъ:- Ноги-то только вотъ мои, какъ полѣнья… Ужъ извините… Недуженъ… Лѣчусь, но толку мало, совсѣмъ мало… — кряхтѣлъ старикъ и только теперь пожалъ протянутую ему Сухумовымъ руку. — Тесть, тесть… Все имъ отдалъ… Но только долженъ признаться, не очень-то они меня цѣнятъ и почитаютъ. Ужъ жаловался… въ консисторію жаловался на зятя… Владыки доложено… Жду рѣшенія… А дочка моя ему потатчица…

Старикъ взволновался и началъ блуждать мутными глазами, которые тотчасъ-же и заслезились. Бородка его тряслась, губы беззвучно шамкали. Онъ сталъ тяжело дышать.

Сухумову стало неловко слушать жалобы старика и онъ старался перемѣнить разговоръ, перенеся его на вино, которое привезъ съ собой.

— Отецъ Рафаилъ, зять вашъ, былъ такъ любезенъ, что, навѣстивъ меня, явился ко мнѣ съ гостинцемъ, принесъ меду изъ своихъ ульевъ, а вотъ я въ отвѣтъ на его любезность привезъ ему бутылку хорошаго вина: мадеры.