В ролях (сборник)

Он спал крепко, неподвижно, без снов, и проснулся уже после полудня. Поезд стоял в Красноярске.

Мальчик свесил с полки всклокоченную голову. Внизу ели, и ели, должно быть, достаточно давно — промасленная газета была закидана скорлупой, куриными костями и картофельными очистками, а неизвестно откуда взявшаяся чекушка — почти допита. «Чекушка, наверное, дедова», — подумал мальчик. Мать подняла голову. Щеки ее раскраснелись, глаза пьяненько блестели.

— Сыночка! — защебетала мать. — Проснулся, соня! Слезай, поешь маленько. Голодный поди!

Мальчик потихонечку, поджимая ноющие ноги, спрыгнул вниз. Выудил из-под газеты с очистками запотевшие очки, надел. Окружающие предметы обрели резкость.

— Ма, у нас пластырь есть? Или хоть бинт?

— Фу ты, смешной какой! — мать начала обмахиваться платочком. — Откуда ж я тебе в поезде пластырь возьму? Носочки вон чистые одень, а к Москве оно и пройдет!

— У меня есть! — сказали от двери.

В дверях стояла девушка. Наверное, она подсела ночью или утром, и мальчик этот момент проспал. Девушка легко взлетела к себе наверх, вытащила из-под подушки небольшую коричневую сумочку и зарылась в нее едва ли не носом.

— Держи! — сказала она спустя некоторое время, и сверху мальчику прямо на колени шлепнулся маленький рулончик пластыря.

— Спасибо! — смутился мальчик.

— Вот уж не за что!

Девушка так же легко спрыгнула вниз и по-хозяйски расположилась за общим столом.

— Меня Галей зовут. А вы, наверное, Андрей?

Мальчик почему-то покраснел. Девушка была красивая — беловолосая, стройная, вся яркая такая. Взрослый человек, пожалуй, заметил бы, что и вырез на блузке великоват, и косметики многовато, и белизна волос явно гидропиритного происхождения, так ведь это взрослый, а в пятнадцать лет кажется — коли чуть заблестело, так уж прямо и золото. И мальчик боялся поднять на это золото глаза, точно глаза могли обжечься.

— Он у меня такой умница! — щебетала пьяненькая мама. — Та-лан-ти-ще! Как Бог свят, не совру, так она мне прямо и сказала — за-меч-чательные исполнительские данные. А я — ни в какую! Как же ж это — отдать кровиночку свою за шесть тысяч километров? Сами вы, Пал Демьяныч, посудите, а?

— Да-с-с-с! — кивал дедок. — Да-с-с-с! Правильно, Викторна, толкуешь! Вон, мой-то… Как уехал на учебу, так и поминай как звали-с… Да-с-с-с! Вот, гостинцев теперь везу. Внуки уже пошли. Двое.

— А… где… где он у вас?

— Да в Казани же, я ж тебе утром еще рассказывал!

— Прости, позабыла чтой-то… Как-то мне… ох, душно-то как, прям дышать не могу! — мать снова стала обмахиваться платком.

Мальчик перекинул через плечо серое дорожное полотенце и поковылял умываться. Мать всегда такая была, сколько помнил — говорить старалась, точно в романах девятнадцатого века, а как выпивала, так и перла изо всех щелей дальняя кубанская деревня. Ему было стыдно за мать. И пятки заклеивать перед Галей — тоже стыдно.

Когда он вернулся в купе, разговор катился своим чередом, поезд постукивал на ходу, постукивали пустые слова, стучало сердце — где-то в висках и под горлом — и мать говорила:

— Вот поступит в Гнесинское, тогда все они увидят! А Гнесинское и лучше даже, чем Консерватория. В Консерватории-то, поди, блатные одни! — говорила и потрясала в воздухе пухлым кулаком, грозя невидимым «им». Дедок сонно кивал, а Галя отвечала:

— А я тоже музыкантка. Да, на арфе играю.

— Сыночка! Иди сюда! Да подсядь ты к матери поближе-то, я, чай, не кусаюсь! — мать попыталась погладить мальчика по волосам, но он зло вывернулся. Взял с газеты куриное крыло, начал угрюмо есть.

— Эх, молодежь! — усмехнулся дедок. — А я и сам был такой же ершистый, да-с-с-с! Ну что, Викторна, давай, что ли, по последней?

Дедок разлил в два чайных стакана остатки водки.

— А давай, Викторна, за молодежь! За будущее за наше выпьем. Чтоб у них все было, чего у нас не было. Ну-с, как говорится, поехали! — одним махом заглотнул и хлебушком черным занюхал. Мать выпила водку малюсенькими глоточками, морщась и поеживаясь с горечи, раскрыла, точно рыба, рот, быстро-быстро замахала перед ним рукой. Жадно закусила соленым огурчиком.

— Ох, и злая у тебя, Пал Демьяныч, водка.

— То не водка злая, то бабы слишком добрые, — усмехнулся дедок. — Ну ладно-ть… Посплю маленько. А где и поспать-то рабочему человеку, как не в поезде…

Галя презрительно оглядела деда и тоже усмехнулась — красиво так, заговорщически, одними глазами. «Коз-зел!» — подумал мальчик про себя. Очень он пьющих не любил. Сам-то, конечно, потихоньку пробовал с друзьями — и пиво пробовал, и водочку, и портвейн «три семерки», но это было совсем не то, совсем не так, как у взрослых. Это… С друзьями это было вовсе не страшно.