В русском лесу

— И не видь, — невозмутимо ответил Иван Краснов. — Зато я вижу. Ямина, думаешь, плохо? Ямина — хорошо. Она водой до краев заполнится — чем не озеро? Оно, конечно, если вникнуть, будет, может, поменьше, чем Ржавое, но все одно, как ни крути, озеро. Спереди, сверху, значит, я деревянные колья набью, сниз течения тоже набью или даже погуще решетку смастерю, а в воде растения понасажаю. Всякие там кувшинки, камыши, ряску, что, значит, в озерах растет. А как растения мои привьются, я туда с озера Ржавого принесу в ведре икру — и в воду ее, в траву. И разведутся в моем личном озере зеркальные карпы. Много их расплодится, а весь уход за ними да труд — только прикармливай да успевай сачком вылавливай из воды. Счастье привалило, а ты не видишь. Эх ты, молокосос! Я поболе тебя на свете прожил, кое-чего смыслю.

Мало-помалу Анимподист Харитонович делался серьезнее, он начал улавливать резон в речах старика, он даже вслух одобрил такие речи и не без тревоги почувствовал, как кто-то лохматый и шершавый забарахтался у него внутрях. «Вот это голова!» — завистливо подумал он; даже пот его прошиб, он уж жалел, что случайная немецкая бомба свалилась на чужой, а не на его просторный огород из шестнадцати соток.

С того дня потерял Анимподист Харитонович покой. Чем бы ни был занят — по домашним ли работам или на станции, — одно не выходило у него из головы: зеркальные карпы. Подумать только: собственное озеро с карпами! Словно собственная ферма. За лето, думал он, одна рыбина, поди, как свинья, нагуляет столько мяса и жиров, что одному человеку не унести в корыте. От таких завистливо-изнурительных размышлений Анимподист Харитонович поугрюмел, похудел, а речей у него только и было, что про искусственное озеро на огороде. Даже на работе, если обнаружится вдруг маленький досуг, он подсядет к стрелочнице Сиводралихе — так ее давно прозвали, — толкует ей: отчего людям приваливает такое счастье!.. Дома жене подолгу об одном и том же талдычит: озеро, карпы, счастье!.. Ночью, когда не на смене, вместо отдыха-сна, мысли, мысли. Выйдет непременно на улку, вслушивается, в небо вглядывается. Почудится: немецкие самолеты летят, сердце застукается от ожидания: хоть бы одна, случайная какая-нибудь полусоточка свалилась... Не на дом, конечно, дом жалко! — на огород, как у Ивана Краснова!.. Но самолеты пролетают, их стонущий, с надрывом, гул затихает вдали, Анимподист Харитонович тяжко вздыхает: так и война пройдет — и останусь я на бобах.

С течением войны немцам становилось все жарче и жарче, и фронт отдалялся на запад, самолеты в небе Подмосковья появлялись все реже и реже. Вой сирены, возвещающий о воздушной тревоге, тоже стал раздаваться реже. Уже и маневры на станции проходили в относительной безопасности; изредка только какая-нибудь случайная пятидесятка или сотка прилетала сверху — и на месте ее падения образовывалась воронка. Анимподист Харитонович отмечал с недовольством: опять не туда угодила, чертовка!..

И все же надежды он не терял. И даже продумывал способ «зазвать» бомбу: фонарем помигать среди ночи. Эта мысль ему показалась нелепой — он посмеялся про себя и даже с Сиводралихой поделился: что за глупости лезут в голову!..

— Какие глупости? — не сразу дошло до тупой Сиводралихи. — Что-то не поняла я, про какие такие глупости.

Анимподист Харитонович, смеясь над собой, повторил; Сиводралиха уставилась на него немигуче светлыми глазками, покачала головой, но ничего не изрекла.

На этом благополучие жизни Анимподиста Харитоновича кончилось. Как-то, заслышав немецкие самолеты, он вышел ночью на крыльцо и был схвачен двоими в военной форме. Его отвели на станцию и увезли в Москву. Что сталось со стрелочником — никто не знал. Даже супруга его, Лукерья Мартыновна, не знала. Как-то она поинтересовалась у станционного начальства: куда подевался ее муж и скоро ли его привезут? — ей сказали, что ничего не знают. Время было суровое, военное, Лукерье Мартыновне ничего не оставалось делать, как отдаться терпеливым ожиданиям. Все ждали лучшего, и она тоже ждала лучшего в своем домике. Кончится война, думала она, вернется сын, целый, неизувеченный, придет, может, домой и ее угрюмый, замкнутый муж, исчезнувший столь неожиданно.

И она дождалась: сын вернулся в сорок шестом, его демобилизовали. Анимподист Харитонович появился в поселке значительно позже — в пятьдесят пятом. Он постарел, ссохся, фуфайка грязного цвета, в которую он был одет, свисала с плеч. Домой он сразу не зашел, подсел к Ивану Краснову, совсем старому, отпустившему седую бороду, лохматые белые брови нависали над глазами; он сидел по-стариковски на лавочке и держал между колен палку. Иван Краснов узнал Анимподиста Харитоновича, но вида не подал, учитывая, видно, то, что сосед сам до поры до времени не хочет признаваться. Между соседями начался разговор. Анимподист Харитонович спросил о местной жизни: легко ли живется или есть, как в войну, трудности?