В садах Эпикура

Через пару дней из отпуска вернулся Иван Григорьевич. Я рассказал ему в ярких тонах о результатах визита в министерство просвещения, поздравил его с заведыванием кафедрой на стационарном факультете. Иван Григорьевич прореагировал бурно. Он заявил, что я не имел права распоряжаться его судьбой, что ему и задаром не нужен Ош, что нас подло обманули в министерстве, в ЦК КП Киргизии, что нам обязаны предоставить работу и квартиру во Фрунзе, что я вообще круглый идиот. Беседы по названной тематике кипели несколько дней дома, на улице, в скверах. Мы говорили о Сталине, Шолохове, антипартийной группе, американском фильме «Война и мир» и о переезде в Ош… Послушать Ивана Григорьевича, так по всем обсуждавшимся вопросам я оказывался реакционером и тупицей. Тогда я сказал: «Старик! Чего ты кричишь? Иди в министерство и скажи, что я не имел полномочий делать заявления от твоего имени». Он вскипятился: «За кого ты меня принимаешь? В каком виде я теперь предстану в министерстве? Надо было всем отказываться. А теперь я окажусь в единственном числе! Шутник!» Кончилось тем, что И. Г. Гришков согласился ехать в Ош. Сарра Саксонская тоже считала меня дураком, но тогда я с ней не согласился. Когда Гришков, Шелике и я согласились ехать, в министерстве легко вздохнули. Они намеревались значительно усилить ошский пединститут вообще и заочное отделение в частности. Гришков и я считались кадрами, способными на многое, поэтому нас любезно встречали в министерстве, в ЦК, везде говорили: «Поезжайте, вас ждут великие дела и квартиры! Настоящие квартиры!» Женя помчалась в универмаг и купила две роскошные деревянные кровати. Расчет делался на новую квартиру, а пока их в разобранном виде поместили у Сарры Саксонской.

Гришков, Шелике и я уезжали из Фрунзе хорошим сентябрьским вечером. На площади перед вокзалом собрались многочисленные провожавшие: преподаватели института, знакомые, студенты. Все говорили сразу, давали советы. Петр Иванович Харакоз рекомендовал мне заняться гимнастикой йогов. Мусин был искренне расстроен. Студенты принесли водку. Пришло время расставаться. Меня попросили произнести речь, я не сумел и сказал какую-то чушь. Потом выпили, обнялись. Хатмулла Мусин плакал. Сжималось у меня сердце: правильно ли решил? Все ли продумал? Казалось, что все сделали верно. Поезд тронулся. Гришков, Шелике и я разместились в купе и заговорили о чем-то совсем будничном. Впрочем, кажется, Иван Григорьевич заметил: «Ну вот, кончился еще один этап в жизни». Он был прав. Мы ехали в Ош с большими надеждами и честными намерениями. Конечно, мы построили Исторический факультет заочного института, оказали немалое влияние на всю работу этого учреждения. Результаты наших трудов разрушены. Но теперь мы едем на новые места, и задачи еще более крупные: большой институт, стационарный факультет, и очень хотелось жить в хороших квартирах. Я надеялся на две комнаты. Гришков и Шелике не хотели слушать ни о чем, кроме трех комнат. Поезд стучал колесами. Я рисовал в уме картины замдиректорской деятельности. Честолюбием меня судьба не обделила. Но ведь это не так уж плохо.