В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

Встреча подошла к концу. Она продолжалась 45 минут. Несмотря на ее сложность и необычность, выходя из здания рейхсканцелярии, Додд ощутил уверенность, что Гитлер говорил о своем стремлении к миру вполне искренне. Правда, посла беспокоило то, что он, возможно, снова нарушил законы дипломатии. «Может быть, я был слишком откровенен, – писал он позже Рузвельту, – но мне и следовало вести себя честно»[491].

После встречи, ровно в шесть вечера, Додд отправил госсекретарю Халлу отчет на двух страницах. Текст заканчивался так: «Что касается вопроса о сохранении мира, то общее впечатление от беседы оказалось более благоприятным, чем я ожидал»[492].

Додд рассказал о своих впечатлениях и генконсулу Мессерсмиту, который после этого тоже отправил письмо (на 18 страницах – как мы знаем, генконсул любил писать длинные послания) заместителю госсекретаря Филлипсу. Похоже, он всячески старался подорвать доверие к Додду. Генконсул поставил под сомнение справедливость его оценки личности Гитлера. «Полагаю, заверения канцлера, столь желаемые и вместе с тем столь неожиданные, в целом не заслуживают доверия, в том числе именно потому, что они производят благоприятное впечатление, – писал Мессерсмит. – На мой взгляд, нельзя забывать: когда Гитлер что-либо говорит, он на некоторое время убеждает самого себя, что его слова – правда. В основе своей он человек довольно искренний, но при этом фанатик»[493].

Мессерсмит настаивал, что к заверениям Гитлера следует относиться скептически: «Полагаю, на данный момент он действительно хочет мира, но мира в его понимании – мира, при котором мощь его вооруженных сил будет расти и они будут становиться все более способными обеспечить канцлеру возможность диктовать свою волю другим странам». Генконсул в очередной раз подчеркнул свою убежденность в том, что гитлеровское правительство нельзя считать рациональной структурой: «В нем много нездоровых личностей, и трудно предугадать, чтó произойдет в ближайшем будущем, подобно тому как директору лечебницы для умалишенных трудно предугадать, как поведут себя его пациенты в следующий час или на следующий день».

Мессерсмит призывал к осторожности. По сути, он предупреждал Филлипса: убежденность Додда в том, что Гитлер хочет мира, надо воспринимать скептически. «Полагаю, в данный момент ‹…› следует воздерживаться от всякого неразумного оптимизма в связи с заявлениями канцлера, которые на первый взгляд кажутся весьма удовлетворительными», – писал генконсул.

•••

Путци Ханфштанглю удалось договориться о свидании Марты с Гитлером. В назначенный день дочь посла оделась очень продуманно, ведь она стала «избранницей, призванной изменить ход европейской истории»[494]. С одной стороны, Марта считала, что это розыгрыш, пусть и первоклассный. С другой стороны, было интересно познакомиться с канцлером, которого раньше она считала шутом и который теперь представлялся ей «яркой, блестящей личностью, человеком, безусловно наделенным огромной властью и обаянием». Она выбрала «скромный, но соблазнительный туалет» – ничего слишком броского или откровенного, ибо идеальная женщина в представлении нацистов почти не употребляла косметики, заботилась о своем муже и рожала ему как можно больше детей. Немецкие мужчины, писала Марта, «хотят, чтобы женщину было видно, но не слышно; женщина рядом с мужчиной лишь дополнение к великолепному самцу». Она подумала: не надеть ли вуаль?

Ханфштангль заехал за ней на своем огромном автомобиле и повез в «Кайзерхоф» – гостиница располагалась всего в семи кварталах от дома Доддов, на площади Вильгельмплац, близ юго-восточного угла Тиргартена. В этом гранд-отеле с вестибюлем, напоминающим громадную пещеру, и портиком в виде арки над входом Гитлер некоторое время жил до того, как был назначен канцлером. Он и теперь часто бывал здесь – обедал или пил чай в окружении «шоферни».

Чиновник устроил так, чтобы к нему и Марте присоединился 31-летний польский тенор Ян Кепура. Персонал ресторана держался с Ханфштанглем очень почтительно – он был человек известный, его узнавали. Усевшись за столик, Марта и оба ее спутника пили чай, болтали и ждали. Наконец они заметили у входа в обеденный зал какую-то суету. Послышались звуки отодвигаемых стульев (при появлении канцлера все обязаны были вставать) и (столь же обязательные) крики «Хайль Гитлер!».

Гитлер и его окружение (в том числе водитель) уселись за соседний стол. Вначале к Гитлеру подвели Кепуру и усадили его рядом с канцлером. По-видимому, Гитлеру было невдомек, что по нацистским законам Кепура считался евреем – по материнской линии. Вскоре Ханфштангль подошел к вождю, прошептал ему что-то на ухо, после чего подлетел к Марте и сообщил, что Гитлер готов с ней познакомиться.