В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

– Марта, – выпалил он, – эта женщина – вы!

Часть IV И у скелетов ноют кости

Глава 20 Поцелуй фюрера

Додд поднимался по широкой лестнице, ведущей к кабинету Гитлера. На каждом пролете стояли эсэсовцы. При появлении посла они вскидывали руки, по выражению последнего, «словно приветствуя Цезаря». Посол отвечал поклоном. Наконец он добрался до приемной канцлера. Вскоре высокая черная дверь, ведущая в кабинет Гитлера, отворилась. Показался министр иностранных дел Нейрат. Он поздоровался с Доддом и проводил его к канцлеру. Кабинет оказался огромным (по оценкам Додда, метров 15 на 15). Стены и потолок были украшены орнаментами. На Гитлере был «простой деловой костюм». Он «был подтянут и держался очень прямо»[485]. Додд отметил, что выглядит он лучше, чем на газетных снимках.

Но все равно фигура Гитлера не впечатляла. Собственно, так было почти всегда. На ранних этапах его восхождения к вершинам власти на тех, кто встречался с ним впервые, он производил впечатление полного ничтожества. Это был простолюдин, который до определенного момента абсолютно ничем не выделялся – ни на фронте, ни в работе, ни в искусстве, хотя в последней области и считал себя необыкновенно талантливым. Говорили, что он ленив. Вставал он поздно, трудился мало, окружал себя мелкими партийцами, с которыми чувствовал себя наиболее комфортно, – посредственностями, которых Путци Ханфштангль презрительно называл «шоферней» (Chauffeureska)[486]. В круг приближенных входили телохранители, адъютанты и один водитель. Гитлер обожал кино (его любимым фильмом был «Кинг-Конг»[487]) и музыку Рихарда Вагнера[488]. Одевался он безвкусно. Если не считать усишек и глаз, черты его лица были размытыми, невыразительными, словно вылепленными из необожженной глины. Вспоминая свои первые впечатления о нем, Ханфштангль писал: «Гитлер был похож на парикмахера из пригорода в выходной день»[489].

Но этот человек обладал одной примечательной особенностью: если что-то приводило его в ярость, он умел становиться гораздо более привлекательным, особенно во время публичных выступлений или на закрытых встречах. Он также умел изображать искренность, мешающую наблюдателям видеть его истинные мотивы и убеждения. Додд вначале не до конца сознавал значимость этого умения.

Додд начал с вопроса о многочисленных нападениях на американцев[490]. Гитлер держался очень учтиво. Он извинился за инциденты и заверил посла, что виновные будут «наказаны по всей строгости закона». Кроме того, он обещал донести до самого широкого круга подчиненных свои прежние распоряжения, позволявшие иностранцам не вскидывать руку в нацистском салюте. После довольно вялого обсуждения темы немецкого долга американским кредиторам Додд перешел к проблеме, которая тревожила его больше всего, – «имеющему далекоидущие последствия вопросу о немецкой молнии, сверкнувшей в субботу», то есть к решению Гитлера о выходе из Лиги Наций.

Додд спросил, почему Гитлер принял такое решение. Канцлеру вопрос явно не понравился. Он принялся ругать Версальский договор и осудил стремление Франции сохранить военное превосходство над Германией. Он возмущался «недопустимой» ситуацией, когда Германия оказывается в невыгодном положении по сравнению с другими странами и неспособна защититься от соседей.

Эта внезапная вспышка ярости поразила Додда. Он старался сохранять внешнюю невозмутимость, чувствуя себя даже не дипломатом, а преподавателем, имеющим дело с чрезмерно взволнованным студентом. Он ответил Гитлеру: «Позиция Франции несправедлива, но несправедливость – естественное следствие военного поражения» – и привел в пример последствия войны Севера и Юга, указав, что Север «отвратительно» поступил с Югом.

Гитлер молча уставился на посла. После паузы разговор возобновился, и собеседники «обменялись любезностями», как позже писал Додд. Но затем посол спросил, сочтет ли канцлер «какой-либо инцидент на польской, австрийской или французской границе, если он приведет к вторжению противника на территорию Рейха» достаточным основанием для начала войны.

– Нет, нет, – заверил его Гитлер.

Додд продолжал прощупывать канцлера. Что, если такой инцидент произойдет в Рурской долине – промышленном регионе, к которому немцы относились с особым трепетом? С 1923 по 1925 г. Рурская область находилась под французской оккупацией, что привело к серьезным экономическим и политическим последствиям для Германии. Додд поинтересовался, как поведет себя Германия, если произойдет новое вторжение в регион: даст вооруженный отпор самостоятельно или потребует созыва международной конференции для урегулирования конфликта?

– Я бы стремился именно к этому, – ответил Гитлер, имея в виду второй вариант, – но мы можем не сдержать патриотический порыв немецкого народа.

Додд заметил:

– Если вы не будете действовать слишком поспешно и созовете конференцию, Германия снова обретет популярность за рубежом.