Мальчик кричит, заливисто смеется, а потом, подняв пальчик, говорит:
- Не тлёнь, не мозьно - будет Толя бить лёзиной, ата-та...
- ...И это ж он с малолетства такой, - доносится бабушкин голос сквозь шум самопрялки.
Она рассказывает Федоре про папу, про все его "фокусы", начиная с того, что вот сегодня он потащился куда-то в Невода за "радиво".
- В те поры, - рассказывает бабушка, - Микита наш шьет как-то на машине, а тут вышел за дверь и смотрит в дырочку. Вот Колик, Миколай, и разобрал всю машину по винтику. "Ну, - говорит мне Микита, - что-нибудь из малого выйдет: либо большой мастер, либо большой вор. Ведь шестой же годок!" Однако, видишь, не вышло ни вора, ни мастера.
- Не греши, Гануля, - говорит Федора. - Всем бы добрым людям такие сыны!..
- А что ж! Я ж ничего не говорю. Да к чему только эти штуки? Подумай сама - луку у меня полная печь, так он глядит это раз, глядит на плетенки, а после и скажи: "Вы, мама, плетенки потом не выкидайте, а соберите. Я придумал новые лапти на сапоги, чтоб теплее было ездить в лес". - "А куда же ты, говорю, те постолы девал, что мастерил летом? Ведь и тех же не обновил". Так он и сам смеется. А это он себе деревяшки сделал было, чтоб ноги не колоть на стерне. Вроде как святые апостолы когда-то носили. Лежат они и посейчас на хате, один уже обструганный, а другой - только дощечка. И из плетенок тоже начал лапти мастерить. Нога здоровенная, а это ж, известно, еще чтоб на сапоги, - целый корабль стоит в каморе. Чуть я не споткнулась раз об него без огня. То-то ж и беда, что он начать начнет, да никогда ничего не кончит...
Бабушка смеется, а потом говорит:
- Теперь, вишь, не перейти улицу из-за этих лисапедов, - как только не разобьются друг о дружку. А мой Миколай - и ведь отец уже детям! - первый привез сюда эту потеху. Взошел на горку, оседлал его, старого, облезлого скрипуна, - а вилы у самого длинные! - и, эх, виль-виль, да бабах на землю. "О, говорю, ваше благородие, и кабанчика загнал, и людей смешишь, и нюхалку расквасил!.." Эх, фыркает это он, злится, а потом и сам смеется. После того понаучились оба. Алесь малый еще был, и тот прицепится сбоку, крутит. И славно - на базар ли или так куда по делу, - все кобылу не гоняешь зря, не едят ее мухи на рынке. Сказала я это раз, а Микола мой рад...
- И правильно, ведь это культура, - говорю я.
- Культура-то оно культура, - отвечает бабушка, - но хорошо тому культурить, у кого есть на что. А то вот на сапоги тебе собрал, известно надо, потом все твердил, что "на пчел нажмем", как тут это радиво подоспело. Будет теперь и сыт и пьян! Песен захотелось... Был бы как люди...
- Ну, разошлись! - не выдержал я. - А что, если б отец, как другие, хватил на эти деньги под рождество раз, на Новый год опохмелился бы, что вы тогда сказали бы, а?
- А ты уже налетаешь, маляр, поспешил! - говорит бабушка. - Шутка ли отца обидела. "Культура"! Пускай уж, скажем, радиво. А какая ж культура в плетенках?..
Потом Федора спрашивает у меня:
- Ты вот, Алеська, все читаешь да малюешь... А скажи: неужто и впрямь это радиво достает так далеко да без проволоки?..
Я начинаю, как могу, объяснять, что такое радио. Федора слушает, качает головой, как будто соглашается, потом говорит:
- Чудеса, да и только! А наш Якуб, тоже неглупый человек, хозяин на всю деревню, а в глаза б тебе наплевал. "Это, - говорит он, - всё лодыри выдумывают. Пусть голову мне не морочат. Ящичек этот сам играет, как граммофон". А ты опять вон что говоришь. Что только на свете творится!..
- Так-то оно так, - говорит, подумав, бабушка, - однако нашему пока что совсем не ко двору это радиво. Обошелся бы и без него, ага! Одна слава день-два, а потом, как и со всем остальным: начнет сам чинить и зачинит. И сапог не будет, а пчелок и подавно...
...Дядя вернулся домой, когда уже смеркалось.
В хате темно и тихо. Бабушка ушла на посиделки. Я лежу на топчане, прислушиваюсь, как за ширмой щебечут с мамой малыши, и думаю о своем новом, еще не оконченном рисунке.
- Скажи на милость, отца все нет! - заговорил дядя, присев у стола. Ночевать собирается, что ли?
Я буркнул только "угу" и молчу: я чувствую, что ему хочется поговорить. Трудно сказать почему, но в дружбе такой, как наша, сразу чувствуешь настроение другого, по одному намеку уже знаешь, о чем он будет говорить. И я молчу, жду.