В семье

Шура на это не отвечает. Он утирается рукавом, долго смотрит на меня, а потом радостно заявляет, словно сделав открытие:

- Сидит и пишет!

- Алесь не пишет, - поправляет Нина, - он рисует. Он и меня нарисовал, и нашу бабку. Идем, покажу.

Сначала только Шура и Нина, а потом и вся стайка, уставшая от веселой игры, окружает меня. Что же, начинаю показывать рисунки.

- Глянь-ка - вот Алесь.

- А вот ваш батька!

- А вот твоя мама прядет. Эх, и косынка под бороду!

- Ах, боженька, гляди - немой! Ну и страшный же!

- Всех он рисует, ишь ты!

- Нарисуй меня, Алесь, - просит Шурка.

- А что дашь? - спрашиваю я.

- Жита.

- Сколько жита?

- Мешок или еще многей.

- Да не "многей", а "больше", - снова поправляет Нина. И, подумав, добавляет: - Вот глупенький!

Шура принимает это, конечно, без обиды. Он только шмыгает носом и опять, словно сделав другое открытие, радостно говорит:

- А дед мне жита все равно не даст. Жито надо на хлеб.

Когда мы доходим до моего последнего, еще не законченного рисунка, Нина начинает пояснять:

- Это вот будет печь, а это - я, а это - наша бабка. Она мне всегда сказки рассказывает.

- А наша - мне.

- И мне.

- А мне - наш дед, - говорит Шурка.

- Ну и хвастает же! Разве деды рассказывают?!

- Еще лучшей, чем ваша бабка. Он мне во какие кожанцы пошил!

В подкрепление своего неопровержимого довода Шура высоко задирает ногу в новом, красной кожи постоле.

И правильно - не трогай моего деда!..

Шурин отец, Иван Брозовский, коммунист. Три года он сидел в тюрьме, а вернувшись, снова вел работу, и вот уже около года, как его опять забрали... Хозяйничает в доме дед Павлюк, с которым вместе наш дядя ездит в лес, и Шурина мать, Люба. Они наши соседи, и где бы старик ни покашливал - на гумне, в хате, на дворе, - всегда слышно. Не слышно у нас только Любиных песен и плача: она если плачет, то тихо, а песни, похоже, совсем отложила надолго...

- А это вот наш кот, - показывает на рисунок Нина.

- А я своего положу себе на живот, как он только мурлычет, - говорит Шура, снова пытаясь взять верх.

- Наш, дурень, очень царапается, - совсем серьезно жалуется Тоня.

- А наш, - смеется толстенькая Ганночка, - наш кувшины с молоком опрокидывает.

- У нас не опрокинул бы, - говорит Шура, - наш дед сделал бы расщеп.

- Ну и что же, что расщеп?

- Что? Как зажало бы ему хвост, так он бы только... - Шура надувается и приседает, - так он бы... - И Шура кричит на всю хату: - В-вя!!

- Тише ты, вот тоже еще! - накинулись на него девочки.

Но уже поздно - Толик проснулся.

- Играй тут с вами! - со слезами в голосе кричит Нина. - Вот ребенка мне разбудили!..

- Который это, который? - подала с печи голос бабушка.

Дети притихли, как мыши.

- Который? Шура! - отвечает Нина. И начинает успокаивать малыша: А-а-а, лю-у-ли...

И тут случилось самое страшное: из-за трубы двинулись на хату до сих пор неподвижные бабушкины валенки, а потом показалась и голова со спутанными космами седых волос.

- Ой, только хуже еще изломалась! - вздыхает бабушка, а потом, поправляя волосы, спрашивает: - А ты это, командир, чего кричишь?

Шура, конечно, делает вид, что его здесь вовсе и нет. Нина покачивает люльку за веревку и поет до смешного старательным, тонким голосочком:

Люли, люли,

Полез кот по дули...

Тоня подходит к Нине и, заглянув в люльку, спрашивает:

- Заснет опять, правда? Толечка мой, маленький!..

А Нина не отвечает, поет. Все колыбельные, одну за другой, которым научилась от мамы и бабушки. Тоня, конечно, всех их и не знает!.. Но Тоня говорит совсем как взрослая:

- И я все так вот пою нашей Зосе.

Идет коза рогатая,

Идет коза, идет,

Бородою трясет...

поет Нина, подергивая худенькими ручками за веревки. Деревянный крюк люльки поскрипывает под потолком на железном крючке, а Толик покряхтывает только, как барин, и вторит Нине: "А-а-а..."

Шура глядел, глядел на бабушку, а потом потихоньку за свою курточку - и к двери. А за ним - все...

- Посидите еще, а? - просит Нина, бросив качать.

- Да чего ж это вы? - смеется бабушка. - Э-э! Гляди-ка, как я вас обидела!

- Тонечка, посиди, - просит Нина.

- Ну да, "посиди"! Все ушли...

И Тоня притворяет дверь последняя.

На большие синие глаза огорченной хозяюшки набегают слезы. А на улицу все еще нельзя... Нина смотрит, смотрит на бабушку и вот наконец поехала:

- Бери теперь... да сама своего ребенка качай, если ты... такая... хоро-ша-а-я!..

5

Скоро начнет смеркаться.

Я рисую. Бабушка, как всегда, прядет и беседует со своей подругой, старой Федорой, которая пришла звать ее на посиделки. На топчане сидит уже давно переставшая сердиться на бабушку Нина, а перед нею голоногий, веселый Толик, который выспался всласть и очень хочет поговорить.

- Кто был, Толечка, кто? - спрашивает Нина с видом совсем взрослой тети.

- Дед, - отвечает малыш.

- И еще кто?

- Бабка.

- И что у них было?

- Туляцька.

- И что она говорила?

- Ко-ко-ко, - квохчет Толик.

Нина смеется.

- А что курочка снесла? - спрашивает она.

- Яицько.

- И еще что?

- Ко-ко-ко, - опять квохчет Толик, забыв, что дальше была еще мышка.

А Нина смеется:

- Ой ты мой жулик маленький! - целует его и, повалив, щекочет - совсем как мама.