В семнадцать мальчишеских лет

— Скажи, дядя Вася, за что тебя папка ругает?

Василий Аникеевич грустно улыбнулся, помолчал. Потом, видно, что-то преодолев в себе, проговорил:

— Ладно. Если есть у тебя интерес, все равно рано или поздно узнаешь о большевиках. Это, Витюша, люди, которые борются за счастье всех людей труда. Чтобы не было на белом свете хозяев-угнетателей, капиталистов и помещиков.

— А как же царь? — с замиранием сердца спросил Виктор.

Василий Аникеевич скупо улыбнулся:

— А он-то и есть самый главный паразит и угнетатель. Мы его скоро поганой метлой турнем с трона.

— Кто это «мы»? — не понял Виктор.

— Ну, большевики, весь народ, — тихо, со значением проговорил Василий Аникеевич…

Через двадцать четыре часа «неблагонадежного» дядю выслали на отдаленный рудник.

С фронта приходили искалеченные солдаты. На костылях, иные с обрубками вместо рук. Встречаясь с земляками, сурово роняли:

— Бьет нас германец.

Возобновились тайные сходки в амбаре, где собирались товарищи Федора по училищу. Спорили о будущем России, чумазой, поруганной, лапотной и сермяжной. И все-таки огромной, сильной, до щемящей боли в груди родной…

Глубокой ночью расходились товарищи Федора по домам. В той стороне, где был нижний завод, из-за леса поднимались в темное небо горячие колошниковые газы. Оттуда измотанные за день рабочие после смены отправлялись в лес, жгли уголь, везли его в больших коробах к домне. Слышалось поскрипыванье телег, усталое: «Но-о! Леший!» Это была тоже она, Россия, измордованная каторжным трудом, исполосованная казачьей нагайкой.

Тайные сходки скоро прекратились. Как-то вечером, стоя во дворе у открытого окна, Виктор услышал:

— Ты, большак, куда лезешь? Мало нам твоего дяди. И ты туда же… Видишь, сколько ртов, кто их кормить будет, ежели меня турнут с завода? Твои голоштанные сицилисты? — последнее слово отец намеренно исказил.

Виктор замер, стараясь расслышать, что ответит Федор. Но как ни напрягал слух, не разобрал: брат отвечал невнятно и глухо. Что-то сказала мать. Отец зло ей крикнул:

— А ты бы лучше помолчала. Из-за твоей родни на завод хоть не показывайся. Каждый тычет в твоего братца — «каторжник»…

Из комнаты донеслись всхлипы. Не выдержав, Виктор сорвался с места, проскользнул в калитку и потом долго кружил по извилистым улицам.

Когда Федор после разговора с отцом тайком увозил книги, Виктор молча и укоризненно следил, как тот суетливо складывает их в пачки, перевязывает бечевкой.

— Отвоевался, социалист?

Федор выпрямился, изумленно глянул на младшего.

— Струсил? — в упор, глядя на брата немигающими глазами, спросил Виктор.

— Помолчал бы ты лучше, без тебя тошно, — тоскливо выдохнул Федор. — Семья ведь у нас большая, кто Анку, Толю кормить будет, тебя?

— А у дяди Васи нет, что ли, семьи?

— Отцепись! — чуть не со слезами в голосе выкрикнул Федор.

Дядя, вернувшись после февральской революции с Карагайского рудника, исподволь вразумлял Виктора: «Смотри, брат, не промахнись, за кем идти. Время крутое. Теперь каждый обязан думать, а вы, молодые, — в особенности! Держись к рабочим поближе, к тем, кто за большевиками идет. А то вон, слышишь, как эсеры на всех митингах толкуют о свободе, равенстве и братстве. А братья-то у них вон они — купчишка Бакакин да его друзья!»

Окончательно Виктор понял, где его место, в те дни, когда в училище стены дрожали от жарких споров, за кем должна идти молодежь — за эсерами или за большевиками, и признанный оратор большевик Виталий Ковшов громил и высмеивал эсеровских заправил.

Рабочий мотив

Солнце, накалив за день каменный город, склонялось к дальним увалам. От кудрявых тополей стелились по земле длинные тени. С завода, приглушенный расстоянием, доносился размеренный гул. Днем и ночью работал завод, изо дня в день ковал смерть — снаряды и холодное оружие. Для кого? Для кого стояли у жарких печей мастеровые, работные? Далеко отсюда линия фронта, но разве трудно представить, как рвутся снаряды на позициях красных стрелков, редеют их наступающие цепи и захлебывается в огневом смертоносном шквале атака?

Виктор вышел на огород, присел у изгороди. После освобождения он, подпольщик, сам себе запретил отлучаться. Нельзя было идти к товарищам, вдруг объявится «хвост». Да и неизвестно, кто остался в городе. Только мать, видно, не без умысла сообщила, что приходила Поля.

— Шипуновой назвалась, шибко о тебе горевала, — сказала мать с ревнивыми нотками в голосе.

— Поля! — воскликнул Виктор.

Так хочется взглянуть на нее, услышать ее голос. Но дальним отголоском отдался в памяти Виктора наказ секретаря горкома партии: «Вы теперь подпольщики. Сами себе не принадлежите, только нашему общему делу»…

Виктор угрюмо размышлял о том, когда ему все-таки дадут знать, что настала пора действовать — он истомился в неведении…

В изгородь что-то стукнуло.

Виктор встрепенулся, выглянул из укрытия и чуть не вскрикнул: перед ним стоял Колька Черных. Парень приложил палец к губам и мгновенно перемахнул через изгородь.

— Порядочек на улице Кабацкой, — как ни в чем не бывало козырнул Колька любимой прибауткой и крепко стиснул руку Виктора. — Били? Здорово?