В сердце и в памяти

Устроились как нельзя лучше. В конце сарай до самой крыши забит соломой. Вырыли вместительную нору, залезли в нее, лаз завалили соломой. Лежим, ожидая начала сумерек. Изредка перебрасываемся короткими фразами. О том, что отлично устроились. О том, что еще бы лучше было, найдись у кого-нибудь в карманах по сухарю. Ну хотя бы два — на всех.

И вдруг — двери распахиваются, немцы вкатывают полевую кухню. Час от часа не легче! Наши голодные желудки едва выдерживают запахи аппетитного варева. Насытившись, фашисты высыпали из сарая. Возле кухни остался один повар. Он зажигает фонарь. Сквозь солому из темноты на свет нам хорошо видно, как он моет посуду.

— Да кончит он когда-нибудь? — раздается совсем рядом горячий шепот Степочкина.

— Надо разделаться с ним, — неуверенно предлагает раненый писарь.

Я кладу свою руку на руку Таранникова, пожимаю и шепчу:

— Осторожней, Саша.

Старший лейтенант осторожен. Мы даже не слышим, как он выбирается из лаза. Потом метнулась по стене сарая угловатая тень, слышим удар по чему-то мягкому, еще и еще.

Один за другим выползаем из своего укрытия. Таранников тем временем осматривает кухню. Пустые котлы, ни куска хлеба. Нашел только с пригоршню соли.

Решаем немедленно уходить. Таранников и Степочкин снова укладывают меня на плащ-палатку. Идем на восток. Неожиданно впереди, метрах в 150, не более, вспыхивает ракета. Мои спутники плашмя падают в снег. Но все обходится, противник нас не заметил.

Прошли еще с километр, вспыхивает вторая ракета. Коварно-неожиданная, она застала врасплох. Немцы обнаружили нас, резанули из пулемета. Но совсем рядом снежный вал, и мы укрываемся за ним. Приглядевшись, Таранников вдруг простонал:

— Братцы, а ведь это трупы! Наши солдаты…

Спасибо же вам, погибшим, что снова берете на себя пули врага, спасаете нас, своих товарищей…

Уходим в лес. Очень скоро оказываемся на небольшой поляне. Теперь бы остановиться, перевести дух. Но резкий окрик: «Стой, кто идет?» заставляет броситься за стволы деревьев. Уже оттуда Таранников откликается:

— Свои, ходили в разведку!

С противоположного конца поляны предлагают:

— Положите оружие и идите к нам.

Странное предложение. В подобных случаях обычно пароль спрашивают. Дивизионная разведка доносила: здесь провокационно действуют два батальона финнов. Русским языком владеют в совершенстве, одеты в красноармейскую форму.

Советуемся, кому идти. Вызвался здоровый писарь. Договариваемся, если заподозрит неладное, даст знать. Он уже был около них, когда резанули автоматы. Наш товарищ падает. Стрельба продолжается. Пули сбивают кору с деревьев. Надо уходить.

Ко мне с плащ-палаткой пристраиваются Степочкин с Таранниковым. Но откуда что берется — я ползу сам, по борозде, проложенной раненым писарем. Уже преодолено порядочное расстояние, когда сзади раздается:

— Прощай, Миша!..

Это Таранников. Стиснув зубы, ползу на голос. Вот и Саша. Уже приставил к виску пистолет. Хватаю его за руку. Сил у меня совсем мало, но и у Таранникова их не больше. После короткой борьбы отнимаю пистолет.

— Умереть… всегда… успеется, — говорю, с трудом глотая воздух. — Надо… живым… остаться…

— Нет, Миша, — отвечает Таранников, — отвоевался я. Расскажи обо всем Аньке.

Анька — жена его. Оказывается, Саша ранен. Разрывная пуля ударила в ягодицу.

Заставляю Таранникова ползти. И сам рядом, время от времени подтягивая друга за рукав полушубка.

Вообще было трудно понять, кто кому помогал. Я ранен, Таранников и писарь — тоже, Степочкин обморозил ноги. Заползли в густой ельник. Прижались друг к другу, лежим. Слышно каждое движение товарища и, конечно же, малейший шорох поблизости. Нервы и слух напряжены до предела. Нужны силы, а их нет. Ведь мы уже, кажется, больше десяти дней всерьез не ели, и раны нас ослабляют. А тут еще такой мороз.

И вдруг до слуха доносится: Хру-уп!.. Хру-уп!.. Кто-то идет. Идет с востока, от наших. Толкаю локтем Таранникова, тот Степочкина, Степочкин — солдата-писаря. Все четверо приготовились к встрече. Как только красноармеец поравнялся с нами, в голос закричали:

— Стой!

От неожиданности он даже присел. Но быстро изготовил винтовку к бою.

— Кто такой? — спрашиваю.

— Связной первой роты лыжного батальона, — отвечает.

— Вот что, дружище, доставь-ка нас побыстрее в свой лыжный батальон.

Боец убежал. И вскоре возвратился с товарищами. Через полчаса мы уже были на командном пункте лыжного батальона, километрах в полутора юго-западнее деревни Гороховки. Комбат не стал долго мучить расспросами — отослал в медсанбат своей дивизии. А когда сделали перевязки, я стал упрашивать переправить всех в медсанбат 154-й стрелковой.

— Понимаете, там ведь всех ждут, кто выходил из окружения…

Нам выделили сани, лошадь. В дивизии нас действительно ждали. Хирург Хапов сделал мне операцию, извлек из живота пулю. Прооперировали и моих товарищей. Потом всех отправили в Тулу. Там, в госпитале в школе № 20 по улице Ленина, через несколько дней нас с Таранниковым подготовили к отправке в Алма-Ату. Я решительно отказался. Не хотел отставать от полка. Врачи уступили.