В сердце леса

После завтрака Клаудио улегся в свой гамак, и всю последующую неделю я ни разу не заметил, чтобы он хотя бы ненадолго покинул его. «Как же он живет без еды?» — спросил я Жуана. Оказывается, Клаудио, подобно верблюду, ел и спал впрок, и потом ему долго не требовалось ни пищи, ни сна. Меня это заинтриговало, и я стал внимательно наблюдать за Клаудио. Ел он редко и по ночам, причем то, что оставалось после нас в кастрюлях, так что мы редко видели его. Медленно, тяжело ступая, он уходил в темноту и там с удовольствием чавкал. Днем этот бородатый толстяк все время лежал в гамаке, к нему подходили индейцы — мужчины и женщины. Многие приносили своих малышей, которые ползали по внушительному животу Клаудио. Потом они беседовали — тихо, монотонно и бесконечно, как обычно говорят между собой индейцы. В свободное от гостей время он читал книги и брошюры, которые грудой лежали на земле у его гамака. Иногда Клаудио целый час задумчиво смотрел в потолок, после чего рука его снова тянулась за книгой, и он опять погружался в чтение. Однажды я просмотрел названия книг. Здесь было несколько работ Жака Маритэна, в которых говорилось о преемственности между идеями Фомы Аквинского и проблемами современного мира, «История философии» Бертрана Рассела, полемическая брошюра Сталина, толстая книга о значении коммунистического развития Китая и размышления некоего бразильского литератора о современных ему событиях.

Когда говорили, что Орландо — человек действия, а Клаудио — мыслитель и философ, мне представлялся весьма скучный мудрец из лесной глуши, какие нередко описываются в американской литературе. Обычно они допекают окружающих бесконечными изречениями и. эпиграммами. Но шли месяцы, и я все больше убеждался, что Клаудио был вовсе не таков.

Излагая свои взгляды, Клаудио мог часами говорить взахлеб. Он ссылался на философов и приводил примеры из истории, в частности из римской. Он спорил, бушевал, увещевал.

— Вспомните историю! Разве не говорил этого Аристотель? Ну, разве это не ясно? Конечно, ясно!

Для меня все это было метафизикой, причем говорил Клаудио отчаянно быстро, и вдобавок я слушал на голодный желудок, под палящим солнцем. Я стоял, разинув рот, увлеченный потоком слов. Индейцы, окружавшие нас, недоумевали, как может так долго и возбужденно говорить человек, который обычно ведет с ними тихую, спокойную беседу. Я тоже изумлялся, глядя на Клаудио, он напоминал Декарта, склонившегося над своей знаменитой печкой. То был символ духовной страсти. Клаудио обладал увлеченностью студента, который впервые познакомился с социалистической утопией, но его утопия отличалась от других тем, что ее не убили пятнадцать лет существования в безнадежном, вымирающем, приводящем в отчаяние забытом мире — мире джунглей. Теоретически он был экстремистом, и борьбу между индейцем и цивилизованным человеком воспринимал в эпическом плане. Он не видел «Фантазию» Диснея, но, мне кажется, гигантская драма, в которой один вид доисторических чудовищ стирает с лица земли другой, произвела бы на него сильное впечатление, и он не преминул бы усмотреть в ней некую параллель.

Первые дни мы вообще мало разговаривали друг с другом — каждый. лежал в своем гамаке и делал свое дело. Через неделю Орландо устал от ожидания и вылетел в Гоянию. Там его ожидало множество дел. Предстояло договориться о продовольствии, бензине, смазочном масле, инструментах, товарах, вызвать механика и уладить кое-что еще. Какой-то бюрократ уже два года забывал присылать плату пяти рабочим-бразильцам, которые выращивали в Васконселосе рис и жили в маленьких хижинах на краю росчисти. Орландо рассчитывал привезти им деньги за все двадцать четыре месяца. «Я еду всего на три дня», — сказал он, захлопывая дверцу самолета, и вот уже пять недель к нам приходят письма, в которых он рассказывает о всевозможных трудностях и уверяет, что со следующим самолетом непременно вернется.

Вместе с ним улетел и Жуан. Он должен был лечь в больницу и больше к нам не вернулся. Он страдал всевозможными недугами — грыжей, малярией и сильными головными болями. К тому же у него болели глаза. Это был хрупкий человек с изысканными манерами; среди всех, кого я повстречал в Васконселосе, он был единственным аристократом, который неизменно и доблестно боролся за гиблое дело. В чем состояла суть этого дела, определить было невозможно, ни один человек не мог бы жить на посту, если б его не поддерживал этот смутный, но благородный идеализм.

Из первоначального состава экспедиции, насколько мне было известно, двое выбыли еще раньше. А с отъездом Жуана и Орландо остались лишь мы с Клаудио, чернорабочие да индейцы.