В сердце моем

Он шел, как бы давая себе на каждом шагу передышку, мышцы его отдыхали, когда он перекидывал вперед тело, и напрягались, когда он приподнимался для скачка; этот способ ходьбы лучше других сохраняет силы. Я ждал, пока он дойдет до места пересечения улицы и переулка, — там на булыжники из водосточной трубы постоянно стекала грязная вода, и нужна была особая сноровка, чтобы не поскользнуться. Только два булыжника, покрупнее, оставались сухими, — именно на них и надо было ставить костыли, чтобы не упасть.

Эти камни я хорошо знал. Они лежали не в линию, поэтому один костыль оказывался впереди другого; чтобы перепрыгнуть через них, нужно было сделать резкий поворот верхней частью торса и быстро перенести вперед задний костыль, опираясь в это мгновение о землю носками больных ног.

Я думал, что шедший мне навстречу человек остановится, чтобы получше рассмотреть переход, но он этого не сделал. Чисто механически он определил нужные ему булыжники, перепрыгнул через них и продолжал свой путь, видимо думая о чем-то постороннем. Когда он очутился в нескольких ярдах от меня, я спросил:

— Вы что, раньше здесь ходили? Мой вопрос, казалось, его удивил.

— Нет, — сказал он. — Я иду на станцию. Я здесь не живу.

— Вы сразу определили камни, на которые можно поставить костыль. Поэтому я решил, что вы уже здесь бывали.

Жестом он дал понять, что это мое умозаключение необоснованно. Он был небольшого роста, с могучими плечами и круглым спокойным лицом. Прекрасно отутюженные брюки не могли скрыть беспомощности ног.

Он прислонился к ограде рядом со мной, переложил сверток в левую руку, а правую стал поднимать и опускать, пока в ней не восстановилось кровообращение.

— Нет, — сказал он. — Я этих камней и не заметил. Просто прошел по ним. Ведь инстинктивно чувствуешь, где поскользнешься, а где нет. Этому выучиваешься с самого начала.

Он улыбнулся и посмотрел на мои ноги.

— Уж вы-то должны бы знать.

— Еще бы, — сказал я. — Но иногда хочется думать, что ты умнее всех.

— Это все знают, — сказал он. — Без этого что же было бы? Полная беспомощность. Только и делал, что падал бы.

— Главное — опыт, — упорствовал я. — Инстинкт тут ни при чем.

Я взглянул на его сверток.

— Сколько он весит? — спросил я. Он передал мне сверток, и я, не отнимая руки от костыля, прикинул его вес.

— Не хотелось бы мне далеко нести его, — сказал я. — Тяжелая штука. Вы что, всегда в правой руке носите вещи?

— Да, — ответил он. — А вы?

— Я предпочитаю менять руку, но с левой у меня неладно получается. Она у меня оттягивается все ниже и ниже, и в конце концов я сам себя подшибаю.

— А я вчера здорово расшибся, — он сказал это вовсе не с целью вызвать мое сочувствие. — Падения в нашей жизни неизбежны, и мы относимся к ним спокойно. Но поскольку падаешь всякий раз по-новому, это всегда интересно.

— Как же это произошло?

— Я шел по Берк-стрит, часов в пять, знаете, какая там в это время толкучка. Толпы женщин, и все они несутся на тебя. Я и так вилял и этак. Но одна женщина все-таки зацепилась ногой за мой костыль, она-то удержалась на ногах, а я упал. Если бы я упал на руки, все бы ничего, но я стукнулся о какого-то толстяка, отлетел в сторону и шлепнулся прямо на ухо. Люди шагали по мне вдоль и поперек. Вот, взгляните.

Он наклонил ко мне голову, и я увидел его ухо, распухшее и ободранное. Я улыбнулся, и он улыбнулся в ответ.

Я положил руку ему на плечо, горя желанием продолжить разговор о падениях, которые всегда казались мне чем-то ужасно смешным, хотя мои друзья воспринимали их совсем по-иному.

Мы так увлеклись беседой, что не заметили, как появился Поль.

— Что случилось? — спросил он с тревогой, видя, что я держу руку на плече собеседника, словно желая его утешить.

— Да вот толкуем о своих синяках, — пояснил я. Поль сделал попытку усмехнуться, — он выглядел смущенным.

— Ну я, пожалуй, пойду, — сказал калека. — Постарайтесь развеселить своего приятеля. Пока! И он закостылял к станции.

ГЛАВА 3

Мы с Полем спустились к Сидней-роуд, чтоб сесть там на трамвай, идущий к центру. Наш путь лежал в кафе «Амбасадор» — место встреч молодежи, которую не удовлетворяла обстановка, сложившаяся дома, молодежи, которая противилась попыткам родителей подчинить ее своей воле и мечтала о самостоятельности.

Здесь девушки находили утешение в обществе юношей, а юноши, читая восхищение в девичьих взорах, чувствовали себя взрослыми и мужественными. В глазах родителей они по-прежнему оставались детьми, придя же в кафе, становились мужчинами и женщинами.

Я не любил посещать это кафе, опасаясь, как бы не пристраститься к такому образу жизни. Здесь я видел лишь игру в чувства, порожденную одиночеством и потребностью во взаимной поддержке. Иные называли эту игру любовью, но мне она представлялась попыткой утопающего ухватиться за соломинку.

Случайные встречи с девушками, которые считали, что самое главное в жизни — это развлечься и освободиться от родительской опеки, не могли дать мне то, к чему я стремился. И все-таки этот период был важным этапом в моей жизни, без него я — калека — не мог бы обрести уверенность в себе.