В сердце тьмы

— Хуже, — проворчала императрица. — Говорю тебе, Антонина, моя вера иногда дает сбой, когда я думаю, что. Бог создал этого человека по своему образу и подобию. Возможно, Всемогущий на самом деле — кретин? Свидетельства Его работы на это указывают.

Антонина вздохнула.

— Насколько я поняла, Юстиниан не прислушивается к твоим предупреждениям?

Ворчание.

— А если Он вылепил Юстиниана по своему образу и подобию? Ты только представь: огромный Юстиниан на небесах! — Она опять заворчала себе под нос. — Ты только представь гигантского лопочущего идиота — Опять ворчание. — Ведь ваяние всяких поделок — люби мое занятие Юстиниана на досуге.

Позднее, после обильной трапезы, настроение Феодоры улучшилось.

Она приветственно подняла кубок с вином.

— Поздравляю тебя, Маврикий, — сказала она. — Тебе удалось довести провинциального сборщика налогов до грани смерти. От апоплексического удара.

Маврикий что-то проворчал себе под нос.

— Все еще обижен, недоволен собранными налогами? — спросил.

— Он жаловался мне несколько часов, с той самой минуты, как я сошла с корабля. Знаете ли, эта большая усадьба представляет для него многое — в смысле потерянного дохода. Однако по большей части он беспокоится из-за своих подчиненных. Как он выглядел в их глазах.

Маврикий не ответил ничего, кроме уклончивого и ни к чему не обязывающего:

— Ваше Величество.

Императрица улыбнулась и покачала головой.

— На самом деле не стоило бить его так сильно. В конце концов, он только выполнял свою работу.

— Он не выполнял! — рявкнула Антонина. — Эта усадьба юридически освобождена от общего налогообложения, и сборщики налогов прекрасно это знают!

Освобождена, — согласился Антоний Александрийский. — Технически это — res privata.27 Часть…

Феодора от него отмахнулась.

— Пожалуйста, епископ! С каких это пор провинциальный трактатор беспокоился бы о презренных деталях юридического статуса налогооблагаемой усадьбы? Выжать, выжать, выжать. Пусть жалуются в Константинополь. К тому времени, как бюрократы соберутся принять решение по этому вопросу, все в любом случае умрут от старости.

Маврикий кивнул с серьезным видом:

— Очень точно вы это сформулировали, Ваше Величество. На самом деле это и есть обычная тактика трактаторов.

Он отхлебнул вина.

— Отличная тактика. При условии, что выберут правильную губку, которую выжимать.

Феодора покачала головой.

— А губкой, как я предполагаю, не может быть усадьба, населенная несколькими сотнями фракийских катафрактов?

Маврикий откашлялся.

— На самом деле, Ваше Величество, нет. Я бы не советовал смотреть на усадьбу таким образом. В особенности, когда у катафрактов есть секреты, которые они хотят держать в тайне от сборщиков налогов.

Феодора теперь улыбнулась епископу. И снова подняла кубок в приветствии.

— И также тост за тебя, Антоний Александрийский! Не думаю, что какой-либо епископ в истории церкви когда-либо раньше на самом деле вызывал пену у рта патриарха, когда тот его вспоминает.

Епископ красиво улыбнулся.

— Вы преувеличиваете, Ваше Величество. Патриарх Ефраим — очень достойный человек. — Затем добавил робко: — А что, правда?

Феодора кивнула. У Антония появилось довольное выражение лица.

— Ну, тогда определенно я оказываюсь в августейшей компании. На самом деле это не так. В смысле, что я — первый. Великий Иоанн Златоуст28 вызывал пену у рта у многих патриархов.

Антонина улыбалась, слушая диалог. Пока не вспомнила о судьбе Иоанна Златоуста. Вокруг стола, когда остальные тоже вспомнили, улыбки сошли с лиц, как свечи, затушенные в конце вечера.

— Да, — сказала римская императрица. — На нас опускается темная ночь. Давайте выпьем за то, чтобы увидеть утро.

Феодора опустила кубок, все еще почти полный.

— Мне достаточно, — объявила она. — Предлагаю всем не пить много вина. Нас впереди ждет долгий вечер.

Несмотря на всю вежливость, замечание звучало, как императорский приказ. Все кубки опустились на стол почти одновременно. Почти — только Ситтас быстро осушил свой перед тем как поставить.

— Юстиниан не желает меня слушать, — начала императрица. — Я с таким же успехом могла бы говорить с каменной стеной. — Она заворчала. — Я бы предпочла говорить с каменной стеной. По крайней мере, каменная стена не стала бы гладить меня по голове и заверять, что примет мои слова во внимание.

Она вздохнула.

— Он слушает только Иоанна из Каппадокии и Нарсеса. Они оба — нет необходимости говорить — поддерживают его в его заблуждениях. И уверяют, что его жена расстраивается, когда поводов для расстройства нет.

На мгновение Феодора отвернулась. Ее лицо стало маской. Она прилагала усилия, чтобы не расплакаться.

— Настоящий вред приносят слова Нарсеса, — прошептала она. — На самом деле Юстиниан никогда не страдал иллюзиями относительно Иоанна из Каппадокии. Он терпит Иоанна, потому что тот такой умелый сборщик налогов, но он ему не доверяет. Никогда не доверял.

— Слишком умелый, — проворчал Ситтас. — Его налоговая политика разорит всех в Риме, за исключением императорской казны.