В сердце тьмы

Если ты будешь жаждать, должен просить о деревянном кубке воды, не больше кварты, и вода та должна быть чистой. Если скажешь просто «вода», песнь опрокинет на тебя водопад или сбросит в море. Ты должен ощущать песни и петь так, чтобы они сумели тебя понять. Истина шестая и последняя такова, что если даже песнь тебя поймет, сделает все по самому простому образцу. Если хочешь, чтобы песнь богов зажгла тебе костер и больше не скажешь ничего, почти наверняка в очаг ударит молния. Ты должен запоминать все чувства и мысли, с которыми имеешь дело. Потом должен создать для них специальную песнь и запечатать ее в одном предложении или слове. Таком, которого не знает никто, кроме тебя. Потом ты скажешь это слово – и вспомнишь всю песнь. То, чего ты желаешь, случится снова. Запомни, что я сказал, и будет тебе польза, если поймешь. А теперь уходи. У меня больше нет сил, чтобы глядеть на мир. Когда выйдешь, скажи Годвилу или как там он зовется, чтобы сегодня он не приходил.

* * *

А потом старик замолкает. Лампадки угасают, но продолжают тлиться. Я некоторое время жду в надежде, что он отзовется снова, но вибрирующий голос горы смолкает. Старик сидит неподвижно; круглый полированный диск продолжает медленно, словно притормаживающее колесо рулетки, вращаться.

Я нахожу меч, осматриваю выщербленное острие и прячу его в ножны. За поворотом наклоняюсь за своей лампой, зажигаю ее нормально при помощи огнива и щепоти тростинок.

Обратная дорога кажется длиннее, но я слишком устал и голоден, как после гиперадреналина. Мне приходится пару раз присесть на влажных камнях и отдохнуть.

В доме уже наведен такой-сякой порядок. Собрана разбросанная посуда, стол снова стоит на ногах, а хозяин занял привычное место на карло, поставленном у очага. Он нашел другой кувшин вместо разбитого, пополнил запасы пива. Теперь сидит и с опаской поглядывает на меня, прячась за оправой рога.

Я выковыриваю из-за пояса серебряную марку и кладу перед ним на стол. Он смотрит теми собачьими глазами, в которых чувствуется опасение.

– Ты хорошо меня научил, – пояснил я. – А значит, заработал те два гвихта. За эту марку я хочу немного припасов. Хлеб, сыр, сушеное мясо, пива во фляжку и какой-нибудь котелок. Я должен немедленно уйти.

Он смотрит неподвижно, будто не понимая. Наконец тянется за монетой и крутит ее в пальцах, потом кивает в сторону кладовки. Я воспринимаю это как предложение к самообслуживанию.

Некоторое время роюсь в кладовке и нахожу все, что может мне пригодиться. Маг смотрит на меня совершенно равнодушно и не протестует, даже когда я показываю баклагу с дьявольски сладким напитком, похожим на вино и пахнущим хурмой и финиками.

Нахожу что-то вроде примитивного рюкзака – собственно, полотняный мешок с пришитыми ремнями. Пакую в него добычу.

Останавливаюсь примерно на полпути к двери. Мне слегка не по себе, даже не понять, почему.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я наконец.

– Ленн Бегущий За Сорокой.

– Спасибо тебе, Ленн. Если мне удастся сделать так, чтобы худшие времена не наступили, это случится благодаря тебе. Я убью Деющих или заберу их с собой.

Он сперва молчит, а потом взглядом указывает на ворота в подземелье.

– Его ты убил? – спрашивает с надеждой.

Я со стыдом отрицательно качаю головой. Глупо получилось.

– Я бы не сумел. Он слишком силен, даже когда спит. Показался мне как мой враг, а я не сумел справиться с ним ни мечом, ни песней богов.

– Тогда почему ты думаешь, что сумеешь справиться с теми?

Я цепляю сагайдак к рюкзаку, надеваю плащ. Молча забрасываю на плечи тяжелый тюк.

– Как тебя зовут?

– Ульф Ночной Странник, – отвечаю я.

– Найди дорогу, Ульф.

– Самое бы время. Я ухожу. Полагаю, еще немного, и вы с сыном будете свободны.

Он медленно качает головой, отпивает глоток. Потом просто сидит, поигрывая под столом ремнем, на котором раньше висела подкова.

– Он никогда не уйдет к богам. Когда ты был внутри, я подумал: заберу сына и уйду. Тогда он оставил бы себе тебя. Но дверь затворилась, хоть мы пытались ее выбить. Он хочет по-другому. Но все же и я думаю, что мы скоро будем свободны.

Я выхожу и очень тихо притворяю дверь.

Снаружи туманный день, воздух пронзает писклявая трель охотящегося сокола. Я возвращаюсь на дорогу, прохожу мимо рядов менгиров и вхожу, не оглядываясь, в лес.

Не ухожу далеко, потому что буквально падаю от усталости. Нахожу хорошо укрытое место и дрожащими пальцами развязываю ремни тюка, потом жру кусок хлеба, вяленый сыр и что-то, похожее на колбасу. Мне жаль терять время на то, чтобы резать ее на куски, поэтому просто рву ее зубами, словно зверь. Пиво течет у меня по подбородку, я едва владею собой, чтобы прожевывать то, что у меня во рту. А потом нет сил, даже чтобы упаковать остатки пищи. Я вползаю под листья перистого папоротника и укутываюсь в плащ, чтобы провалиться в подобный летаргии сон.

* * *