В сердце тьмы

Девочка.

Подросток, может, лет тринадцати. Безволосая, покрытая слизью, со следами воткнутых под кожу щупалец, набрякшими, словно язвы. Ее била резкая дрожь, а может, это были судороги.

Он положил девочку на землю, осторожно коснулся ее шеи.

– Пульс ровный, – заявил. – Ускоренный, но без аритмии.

Поднял ей веки, но увидел только огромные ореховые радужки, полностью заполняющие глаза. Выругался.

Отнес ребенка под колодец и обмыл несколькими ведрами воды, аккуратно убрал охвостья дренажей, торчавших под кожей как пурпурные пиявки.

Девочка перестала трястись и вдруг села, ее обильно стошнило слизью. Кашляла минутку, потом открыла глаза.

– Воды… – простонала.

Драккайнен присел и поднял ведро так, чтобы она смогла напиться.

– И что теперь? – спросила Цифраль безжалостно холодным тоном. – Приручишь ее? Или обождешь, пока подрастет?

– Дам ей плащ и отпущу. Не могу с ней нянчиться.

– Она столкнется со Змеями, и те упакуют ее в следующего краба. Какой смысл?

– Я хочу к Змею… – пробормотала девочка. – Почему нет музыки? Мне так холодно…

– Ну вот. Хочет к Змею, – буркнул Драккайнен.

– Вуко… – прошептала Цифраль.

– Нет, – сказал он с ноткой ярости в голосе. – У всего есть свои пределы. Этого я точно не сделаю. Я решил. Я не святой, но и не чудовище. Не для того ее вытаскивал.

– Вуко…

– Я человек и намереваюсь сохранить человечность. Иначе я сбрендю. Или превращусь в такого же скота, как он.

– Вуко… Село… Туман идет…

Драккайнен поднял глаза и посмотрел на дома. Что-то изменилось. Опускались сумерки, между домами заструился холодный туман. Он вился клубами, похожими на щупальца, а понизу, у земли, взблескивал радужный отсвет, как бриллиантовый иней.

– Ходу! – крикнул Драккайнен. Схватил девочку за руку, перебросил ее через шею, прихватив на бегу свой мешок, и погнал в сторону леса.

Бежал долго, пока селение не осталось далеко, а сам совершенно не выбился из сил.

* * *

Малый костерок горит в скальной нише, безопасно скрытый от любого взгляда. Треугольная ниша в стене заслонена скалами по бокам, сверху же я поставил крышу из жерди, прикрытой слоем свеженарезанных веток горной сосны.

Я сумел унести ее почти на километр.

Почти километр бега по пересеченной местности, сквозь дикий лес, со скулящим двадцатипятикилограммовым грузом, переброшенным через плечо.

Потом я волок ее через лес.

Она уже идет своим ходом, но непросто представить себе более обременительного спутника. Если я ее отпускаю – убегает. Недалеко. Как мышь. Находит первое попавшееся дерево, скалу, обомшелый ствол, втискивается в самый узкий уголочек и сворачивается в нервный клубок. Все время всхлипывает и дрожит.

Боится меня, боится дерева, пролетающей птицы, неба над головой.

Не знаю, придет ли когда-нибудь в себя.

Я догадываюсь, как это действует. Берем напуганного ребенка, живущего в мире, что потихоньку кровавит в тотальной резне, и превращаем его в танк. В бронированное создание, у которого есть клинки, какими можно порубить все, что пугает; создание, прикрытое плитами, что не пробьет ни меч, ни стрела, а внутри – лоно. Мягкая, теплая и удобная среда, которая накормит, обнимет и укачает, цедя в уши странную музыку.

А теперь она голая, теперь она – улитка без панциря. Безоружная. Нет музыки, нет брони, нужно самому жевать и глотать. Она выковыряна из скорлупы, словно моллюск, выставлена на ледяной ветер, под жгучие лучи солнца. Ее калечат камни и тернии. Мир снаружи жесток и ужасен.

Куда лучше быть крабом. Грозным бронированным существом, внутри которого тепло и мягко. Это дает чувство безопасности.

Я смотрю на танцующие языки пламени и попиваю сладкое вино.

Я накормил ее.

Насильно. Разводя челюсти и вкладывая в рот небольшие кусочки сыра и хлеба, вливая в горло воду. Словно кормил дикую напуганную зверушку.

Когда я отпустил ее наконец, она металась минутку, но за ее спиной был склон, по бокам – каменные стены. Прямо же, там, где выход на свободу, пылал страшный костер и сидел уродливый человек. В конце концов она заползла в угол и свернулась в клубок, укутанная моим запасным плащом.

Я смотрю на этот прячущийся в тени, дрожащий комочек и не знаю, что делать.

У меня есть огромное желание так ее и оставить.

Волоча девчонку за собой, я нигде не смогу спрятаться – она тут же выдаст любую позицию. Не смогу ни сбежать, ни пробиться.

В результате все равно погибну, и она вместе со мной.

Расчет. Взвешивание шансов.

Бессмысленная трата времени. Только затем, чтобы убедиться, что где-то глубоко внутри я все еще рационален.

Но к чему это, если я все равно не могу ее бросить? Так уж мы, люди, устроены. Кроме логики, рассудка и способности взвешивать шансы, у нас есть еще и совесть. Ее угрызения. Чувства. Всякие чрезмерности, которые и делают нас людьми.

Что не меняет факта: я влез в проблемы.

Я ее все равно брошу. Да что там «брошу» – отпущу. Она мне ни тетка, ни дочка. Просто дитя войны. А я – не мотопехотный полк. Пусть идет к черту. Только не в сердце гор, по факту – за линией фронта. Оставлю ее, когда мы войдем в какую-нибудь более цивилизованную околицу.

Если, конечно, такая еще осталась.

* * *