В сердце тьмы

В бледный рассветный час меня будит холод. Ледяной туман и влажность.

И карканье.

Большая черная птица сидит на моем мешке и дергает клювом ремешок, стягивающий горловину.

– Прочь! – приветствует она меня хриплым хамским криком. Так меня давно ничего не радовало.

– Куда же ты делся, Невермор, старая ты скотина?

– Траакт!

Девочка тоже просыпается. Я уверен, что при виде ворона впадет в истерику, но она лишь таращится из-под одеяла коровьим взглядом, полным восхищения.

– Крааб! – отзывается ворон с опаской.

– Знаю, брат, но что поделаешь?

– Трруп!

– Нет. Мы так не поступаем. Это плохо. Нехорошо. Плохая, непозитивная птица!

– Ты трруп! Крретин!

Я отбираю у него мешок. Ворон отскакивает, трепыхая крыльями, и садится на ближайшую скалу. Я вытаскиваю из мешка кусочек хлебца, пару полосок мяса. Беру порцию и подсовываю девочке.

Она дуется и отворачивается.

Ладно.

– Это еда, понимаешь? Хорошо. Корм, корм.

Она смотрит жалобными, влажными глазами и плотнее укутывается в плащ.

Я откусываю кусок мяса и бросаю ворону. Он крутит башкой и блестит гагатовым глазом то с одной, то с другой стороны. Потом проглатывает кусочек.

– Сырр!

– Похоже, головушка-то у тебя бо-бо, да? – говорю я, но отламываю ему кусочек вяленого козьего сыра.

Нахожу в мешке мою старую одежду. Кусочки плаща порезаны на килт и тунику, бросаю их девочке. Она чуть вжимается в угол скалы и больше ничего не делает.

Я прожевываю свой кусок: грязный, перед кострищем, с ножом в руке. Я задубел и замерз, а еще, думаю, никогда раньше не был таким грязным. Отрезаю у самых губ кусочки копченого мяса и хлеба, подаю их себе на клинке ножа.

Из-под плаща появляется худая ручонка, украдкой тянет к себе еду и исчезает.

Однако одежда не пробуждает в ней никаких разумных идей.

Оттого я поспешно заканчиваю завтрак, сам берусь за лохмотья. Сперва показываю ей. С одной стороны, с другой, надеваю и снимаю. Танцую так с минуту, чтобы показать, как мне тепло и удобно. Снова снимаю.

– Ты трруп! Дуррак! – комментирует птица со своего камня.

– Плохое, – вдруг заявляет девочка. – Хочу свой панцирь. Я краб! Ты – глупая падаль! Я таких пожираю!

Заканчивается это применением силы. Я – не странствующая психбольница и не дошкольница. В результате она одета и хлюпает, а у меня царапина на руке.

И никому тут не приходит в голову открывать против меня дело.

Я собираю вещи, прячу нож, подвешиваю меч и надеваю рюкзак, набрасываю плащ. Потом рутинные прыжки на месте, чтобы проверить, не звенит ли чего.

Смешно.

Волочась рядом с безумным ребенком войны, я могу звенеть как продавщица сковородок.

– Трраакт! – подгоняет Невермор.

– В селение Грюнальди, – говорю я. – Помнишь, где это?

– Вперред!

И мы идем вперед.

За вороном. И мне это кажется совершенно рациональным.

* * *

По крайней мере теперь я знаю, куда иду. Потому что иду за вороном.

Девочка пассивно сопротивляется, волочется следом или вырывается и пытается куда-то сбежать.

Я пытаюсь с ней заговорить, спрашиваю ее имя, пою какие-то кретинские песенки.

Безрезультатно.

Время от времени ее охватывают приступы ярости, и тогда она бросается на меня, бьет двумя руками, куда попадет. Я заслоняюсь плечом и жду, пока она устанет. У нее уже нет серповидных стальных клинков. Есть только тонкие ручки худой, растущей девочки. Ворон в такие минуты присаживается на скалы или на ветки и смотрит на меня, склонив голову набок, и мне кажется, что в его гагатовых глазах я замечаю насмешку.

Так мы проходим еще пару километров, а когда мне начинает казаться, что я узнаю окрестности, перестаю придерживать девочку.

Ладно.

Не стану навязываться.

Как назло, тогда она начинает идти за мной. Держится в нескольких метрах позади, словно злая сельская собачка. Отступает, когда я оглядываюсь, а потом снова идет следом.

Ну и пусть. Если придет в лагерь – дам ей поесть. Если сбежит – не стану гнаться. У всего есть свои границы, у моего простецкого идеализма – в том числе.

С этого момента мы идем быстрее.

Ворон перестает мешкать, я иду с обычной скоростью, и девочка постепенно остается позади. Но мне кажется, что где-то там продолжают маячить худые ножки, торчащие из-под бурого килта, достающего ей до колен.

Грань, скалы, шумный поток, дождь разноцветных листьев. Шеренги деревьев в королевских цветах осени.

Окружающие меня горы кажутся ниже и не такими крутыми, в долинах начинают блестеть озера.

У первого же я сажусь на берегу и умываю лицо кристально-чистой водой.

Я тронут.

Земля Огня. Такое ощущение, словно вернулся домой.

И отчетливо чувствую растущий страх.

Потому что моя приемная родина в огне. Порой я прохожу мимо сожженных изб, от которых уцелели лишь иглы обугленных балок и закопченные фундаменты. И скорченные тела, связанные куском цепи. Тела людей, которых заставили танцевать в огне.

Я заглядываю в сожженные лица, пытаясь узнать в обугленных масках знакомые черты, но вижу лишь ощеренные, спекшиеся набело зубы, и не знаю: это кто-то из моих или чужой. И все-таки подхожу с обмякшими коленями, биллиардным шаром в глотке.

Чувствую, что мы рядом.