В сердце тьмы

Он махнул рукой, указывая куда-то за край плоскогорья, словно желая сказать, что Брус улетел на юг.

– На первом уровне, там, где находится мой лазарет. Но сейчас он глубоко спит. Я дал ему травы. Не проснется раньше завтрашнего полудня. Тогда я сам тебя проведу.

* * *

Я остался сам. Один в круглом пустом доме, что напоминал огромную перевернутую миску супа, освещенную мягким сиянием, словно камень, из которого он был выстроен, просвечивал как тонкая бумага. Во время мира никто не приближался к древним руинам. В них случались удивительнейшие вещи. Появлялись огни и голоса, отверстия порой закрывались, а дома меняли положение. Видели здесь и демонов. Повсеместно считалось, что руины прокляты. Но теперь шла война, и странные, слегка пугающие строения забытых народов сделались просто убежищем. Ничем больше. На свете были вещи похуже, чем предвечные демоны. Тут, по крайней мере, не капало на голову.

Долгое время я сидел на свернутой циновке и тупо смотрел наружу. На идеально ровное плоскогорье, заставленное шарообразными домами, между которыми бродили люди.

Кирененцы.

Мой народ.

Не знаю, откуда во мне некогда появилась убежденность, что если я отыщу земляков, то встану во главе их. Я был просто недобитком клана Журавля. Почти ребенком. Пусть бы даже всем рассказал, кто я, – времена Тигриного Трона миновали. Император без дворца, без армии и без подданных, верящих в его власть, – никто. Обычный человек.

Под стеной некто поставил мою дорожную корзину. Я обрадовался, что разведчики ее прихватили, хотя это как раз было логично. Они наблюдали за нами целый день, поскольку мы показались им странными. Подозрительными. А потому и вещи, которые были у нас при себе, тоже имели значение. Они забрали их, чтобы обследовать, но все равно я радовался, что их отдали.

Я вынимал все из корзины и осторожно раскладывал на циновке. Это меня успокаивало и создавало видимость хоть какого-то методичного действия. Все было на месте, разве что некоторые припасы успели испортиться, и я их выбросил. А потом я понял, что это моя корзина, не Бруса. Одежда была соответствующего размера, я даже нашел свой шар желания. Миг я глядел на него и задумывался, отчего мне не хочется плакать. Словно сердце высохло в камень и затвердело как глина.

Я бережно отложил шар в сторону, погладил посох шпиона. Меч, цепь, клинок копья, который мог быть и ножом. Клееная деревянная рукоять, что притворялась посохом, раскладывалась на несколько частей. Я взял одну из моих повязок и вычистил клинки, нашел маленький керамический оселок и привел им оружие в порядок. Отлил немного масла из лампы и смазал острия, а потом сложил посох обратно, в одно целое.

Будь у меня мешок и немного дубовых опилок, я почистил бы и цепь.

Я осмотрел свое добро, одну вещь за другой. Старательно, будто к чему готовился.

Так я провел бо́льшую часть дня. Не помню, как давно мне приходилось идти либо прятаться. Здесь не было нужды ничего делать. К тому же, впервые за столь долгое время я остался один. Компания Бруса не была слишком навязчивой, мы стали неразлучны. Я чувствовал, как его постоянное присутствие пронизывает мои мысли. Словно я постепенно терял самого себя.

Теперь же никто на меня не охотился, я был в одиночестве. И вот я сидел, уперев руки в колени, и смотрел перед собой. Время от времени отпивал глоток лекарства из фляги, которую дал мне монах-воитель. Это наполняло меня спокойной, равнодушной пустотой. Я словно превратился в камень.

И мне нравилось такое состояние.

Не хотелось ни с кем разговаривать, не хотелось никого видеть. Не хотелось ничего. Отвар действовал, хотя время от времени возвращалось воспоминание о сегодняшнем утре, и тогда меня охватывал отчаянный ужас, пробиравший, точно мороз, до самых костей. Это длилось какой-то миг, я трясся, свернувшись в клубок, но потом зелья снова успокаивали мое сознание, ласково, как колыбельная.

Так я провел изрядно времени: подремывая, просыпаясь, трясясь в приступах паники или таращась перед собой. Не происходило ничего, и я ощущал, что именно это мне сейчас нужно. Слышал отдаленные разговоры, крики детей, рев животных, отзвуки ежедневных дел, но вслушивался без особого интереса.

Я будто сделался животным или предметом. Камнем. Деревянным столпом. Я не бредил, не тосковал – и что было совершенно непривычно для меня, не вожделел женского тела. Я просто лежал на циновке, словно заживая весь, целиком.

Приходил в себя медленно. Последний месяц я был то странствующим синдаром, то адептом, а то и императором – чтобы вновь стать лишь императорским посланником или тохимоном клана Журавля. Потихоньку переставал понимать, кто я такой.

Филар, сын Копейщика. Теркей Тенджарук. Агирен Кысалдым. Арджук Хатармаль. Столько имен. Столько разных людей. Каждый из них отличался от другого. И кто был мной? Кем был я сам?

Кем я был вообще?