В сердце тьмы

Я не сумел крикнуть, не сумел подхватить нож с земли, не сумел ворваться в шатер. Не сумел даже вдохнуть. Рука кебирийца выстрелила в мою сторону, его выставленная ладонь оказалась подле моего лица. Ладонь, в которой вдруг открылся тигриный глаз.

А потом упала тьма.

* * *

Я пришел в себя в куполе. Если был тот же день, то без сознания я пролежал недолго, солнце едва клонилось к закату далеко над болотистой равниной.

У меня ничего не болело, я просто лежал на мате, словно все мое приключение на нижних уровнях было сном.

Я нашел полотенце и вытер им голову, не найдя на ткани следов крови. Ранки, которые мне нанесли на рассвете, успели затянуться, новых не было.

Проклятые иглы, возможно, и умели лечить, но я ни за что не хотел бы снова иметь с ними дело.

Я вышел из купола на край террасы, а потом посидел с ногами, свешенными в пропасть, глядя на далекие горы. Где-то там лежала пустыня Нахель Зим. Непроходимое море песка и скал, куда осмеливались заходить лишь немногие – и еще меньше людей сумели оттуда вернуться. Безводная пустошь, урочища и песчаные демоны. Зловещий Эрг Конца Мира. Еще в царствие моего деда в глубь Нахель Зим отправили несколько военных экспедиций. Однажды даже бинлик тяжелой пустынной пехоты, с колесницами, оружием и припасами, под предводительством безумного басаара Китаргея. Никто их больше не видел. Тысяча готовых к бою солдат, бактрианы, орнипанты, двадцать колесниц. Все поглотил песок, который мне теперь надлежало преодолеть.

Чудесно. Я ведь Носитель Судьбы. Отец хотел, чтобы я отправился в миражи Нахель Зима и повстречал свою судьбу. Ладно. По мне, это означало судьбу высохшего трупа, что лежит в песках и камнях добычей стервятников и шакалов. Пусть так и будет, если мой народ получит от этого пользу.

За моей спиной небо окрасилось в кармин и пурпур, а передо мной над далекими горами вставали сумерки, сине-фиолетовые, как волосы Айины. Я сидел так, когда на меня вдруг пала длинная, последняя на сегодня тень.

Она стояла с корзиной в руках, на фоне западного пожара была лишь стройным черным силуэтом, но я все равно ее узнал.

– Вот ведь, они могли прислать и кого-то другого, – бросил я устало. – Ты пришла меня убить, потому что я дотронулся до твоего кланового ножа?

Она поставила корзину на землю, уперла ладони в бедра, склонила голову и замерла в молчании.

– Мое поведение непростительно, – ответила она быстро и очень невнятно. Добавила еще нечто, что могло звучать как кодай масса, тохимон, хотя и необязательно.

– Я не расслышал, – сказал я безжалостно.

– Никто никогда еще не ругал меня так, как преподобный Мрак. Я была унижена. Я получила приказ принести тебе ужин и вежливые извинения. Ты наплевал мне в лицо. Отобрал нож при всех – и продолжаешь жить. Я опозорила клан Рыбы. Но если бы я выполнила приказ и принесла тебе твою проклятую еду, ты не принялся бы шляться по лагерю, благородный тохимон, не подверг бы опасности жизнь своего товарища и свою прекрасную миссию. Поэтому я нижайше молю о прощении. Я вела себя непростительно. Кодай масса, тохимон.

– Даже твои извинения нахальны, – процедил я. – Пару раз в жизни у меня просили прощения. Это сделал даже Мрак. Я умею отличить раскаяние от нахальства и гордыни. Когда делают ошибку, признаться в этом – не позор, не унижение. Это доказательство мудрости и отваги. Может, когда-нибудь ты это поймешь, но мне до такого нет дела. Пусть об этом переживает Мрак или кто-то, кто в миг помутнения рассудка решит с тобой жить. Мне все равно вскоре придется уйти, и я не думаю, чтобы мне удалось прожить долго. И кончай с этими поклонами, потому что это смешно.

Она выпрямилась, потом встала на колени и откинула крышку корзины.

– Я не амитрайка. Я свободный человек. Я умею выполнять приказы, но умею и думать. Я полагала, что кирененцам можно думать. У всякого своя Дорога Вверх, которую он сам и одолевает, нет?

– Верно. Только нынче – война. Во время войны кто-то должен командовать. Приходят приказы, которые необходимо исполнять, даже если они кажутся глупыми. Командир и половины не может объяснить копейщику, отчего сейчас строй «клином», а через минуту – «бычьи рога». Он отдает приказ. Мне и самому приходится выполнять такие, хоть я и не понимаю, зачем. Это агиру. Я согласился, потому что свободен. Но если я согласился, то стал послушен. Оставь эти миски, тебе нет нужды сидеть рядом со мной. Я умею есть сам.

– Я должна, – заявила она мрачно. – Мрак не только приказал извиниться перед тобой, но и прислуживать тебе во время ужина, как служанке.

– Милосердия… – вздохнул я. – Я освобождаю тебя от этого приказа.

– Не можешь. Это мое агиру. Лишь Мрак может меня от него освободить.

Я уселся на ровной скале и смотрел, как она вытаскивает из корзины кусок чистой циновки, жестяные миски, вложенные одна в другую, ложки и щипчики.