В сердце тьмы

– Я услышала, что ты сказал, – ответила она гневно, а потом установилась тишина.

Она молчала. Я тоже. Опорожнил чару и смотрел на огонек светильника.

Я успокоился. Мой гнев вспыхнул и погас, словно огонь, пожирающий соломенное чучелко. Я испытывал лишь жалость и чувство несправедливости. Остатки гнева тлели где-то внутри.

Внезапно Вода протянула руку и легко прикоснулась к моему плечу.

– Прошу прощения, – прошептала она.

– Легко бросаться обвинениями, если не знаешь всего. То время миновало, и все погибли. Остались лишь пепел и память. Нет уже ни моего дворца, ни твоего дома.

Она опустила голову.

– Мы построим новые дома. Найдем место, которое будет далеко от амитраев и их безумной Праматери. Такое, которое сумеем защитить. И поставим там новые дома, засадим поля и наплодим детей. Призовем своих надаку. Ты увидишь. Киренен возродится по-настоящему.

– Я, наверное, не увижу, – ответил я. – Пойду своей дорогой в неизвестность. Я ведь Носитель Судьбы, помнишь?

– Когда ты должен уходить?

– Скоро. Не знаю пока, когда именно. Когда мой товарищ сумеет идти дальше.

Я потянулся за кувшином и подал ей чарку. Она, поколебавшись, взяла, покрутила ее в пальцах.

– Некогда я полагала, что сделаю так в день моей свадьбы. Пальмовое вино из одной чарки, две лучины, зажженные от одной лампы, его нож в моих ножнах, мой нож – в его. Две руки, связанные священным шарфом с молитвой к Создателю, а потом совместный проход по мосту на Остров Любовников. Плечом к плечу с тем, с кем я хотела бы странствовать вместе. А теперь – все сгорело. Подземная Мать вернулась. Все должно истечь кровью во славу ее, а потом – сделаться одним.

– Киренен вернется, – прошептал я. – Ты сама говорила. Нужно в это верить. А если до этого дойдет, вы отыщете какой-нибудь край, лучше всего – на морском берегу, где есть скалы и деревья, что сильнее штормов, те, что гнутся, но не ломаются. Вы построите там клановые дома, селения и храмы Создателя. Пропоете песнь о Камарассу и в первый день весны станете пускать воздушных змеев. Тогда ты найдешь того, с кем перейдешь через мост. И если так случится, подумай обо мне. Потому что это будет означать, что я нашел проклятую линию судьбы и чем-то помог вам. Я хотел бы верить, что так и будет. Что бы меня ни ждало – решу, что все происходит затем, чтобы ты связала с кем-то свои руки шарфом и обменялась ножами. И мне станет легче. Судьба одного спасенного человека – конкретная цель. Нечто, что я сумею себе представить.

– Ты сам сказал, что только безумец захотел бы со мной жить, – ответила она, пряча лицо от света лампы и скрываясь в тени.

– Война рождает безумцев, – уверил я ее. – Найдешь кого-то, Вода, дочь Ткачихи.

Она подала мне чарку.

Я выпил – и это и правда было словно поцелуй.

– Если когда-нибудь так случится, я подумаю о тебе. Пусть уж, – прошептала она.

Я долил вина и отдал ей чарку.

– Здесь такая тишина, – сказала она. – Словно нет войны. Далеко. Не слышно гудения пламени, сигнальных барабанов, рогов загонщиков, криков или призывов с Красных Башен. Ничего. Лишь птицы и ветер. Но мы скоро отсюда уйдем. Когда раненые слегка придут в себя. Снова начнется марш, стычки и битвы. Они нас найдут. Не станут отдыхать, пока не найдут.

– Есть лишь сейчас, – ответил я. – То, что было, исчезло. Осталась только память. Завтра еще не пришло, оно закрыто. Будь тем, что осталось на расстоянии руки. Так, чтобы помнить потом каждую минуту. Кто знает, много ли их у нас осталось.

Она выпила глоток, а когда отдавала мне чарку, наши ладони в темноте встретились.

– Да, – ответила она. – Есть лишь сейчас…

А потом, когда я проводил ее к куполу, чувствовал сквозь тонкое полотно куртки, как грохочет ее сердце. А может, это было мое сердце?

* * *

– Как ты мог такое со мной сделать? – прошептала она намного позже, в темноте. Мы все еще оставались тесно переплетены, мокрые от пота, хотя ночь была прохладной.

– Я хотел, чтобы ты меня запомнила.

– Я бы и так тебя запомнила. Однажды ты дрался со мной – и победил. А потом любил меня – и победил снова. А должен быть несмелым и неловким. Это должно было остаться милым, но необязательным воспоминанием. Ты не имел права делать так, чтобы я пережила нечто подобное.

– Это как игра на синтаре, – сказал я. – Ты играешь на мне, а я – на тебе.

– Он звался Крюк, сын Бондаря. Я любила его, потому что он был первым настоящим кирененцем, которого я повстречала.

– А твоя семья?