В сетях интриги. Дилогия

Высоко подняв стакан при этих словах, он осушил его и швырнул об пол так сильно, что толстое стекло с жалобным звоном разлетелось на мелкие куски.

— За родину! За народ! — как один откликнулись все и осушили свои чарки.

Выждав, пока смолкли клики, заговорил князь Путятин.

— Спасибо тебе, братан, за сильное, святое слово. И тебе, Сеня. Все верно, что вы сказывали… Жаль одно: много бесплодных жертв. Не мало лишней крови прольётся из-за насильника бездушного. Нешто нельзя Бирона просто в одиночку убрать? Мало ль где случай подвернётся? И на параде… и так, у дворца… В караулах дворцовых бывают наши. Ну, и…

— А на его место брат либо сват бироновский заберётся… И то же сызнова пойдёт, что было! — не дал другу докончить Аргамаков. — Нет! Дело надо по-сурьезному зачинать и кончать. Дабы все видели и знали: не прав был немец — и убрали его общею волею, а не пулею какого ни на есть случайника. Признали вот мы, что регентшею надо принцессе быть, государыне. Всех и склоним на это. Придём, арестуем жадного немца, судить его станем. Снимем позор с земли родной. Кому, за што на целых семнадцать лет она в неволю, в кабалу, на поток отдана?! От кого терпела долгих десять лет, пока жила заступница этого выжлятника, этого герцога из конюхов!.. Грабил землю, угнетал всех он, пройдоха, псарь… бабий… Тьфу! Язык не вымолвит, чем был подлизун, чем отличался в царстве, проходимец!.. И за это ему, глупому, бесчеловечному и жадному — весь народ в кабалу, на потеху достался ещё на семнадцать годов!.. Вся земля, дети, жёны наши… матери, сёстры… Мы все!.. На поругание немцу?! Нет, не бывать тому больше… Живи так дальше, хто хочет, а я не могу!

С удвоенной силой ударив по столу кулаком, Аргамаков опустился головой на стол и затих, сдерживая рыдания, подступающие к горлу.

Взрыв криков послужил ему ответом.

— И мы!..

— И я не могу!..

— Не хотим!.. Не станем!..

— Гибель Биронам… Долой немецкую шайку!..

Не скоро затихли крики. Друзья, довольные, что пришли к твёрдому решению, обнимались, чокались… Каждый хотел сказать своё.

Сильный, хотя и грубоватый голос капрала Хлопова покрыл все остальные. Уважая твёрдый характер камерада и его ясный, здравый смысл, ту чисто русскую смётку, которой он отличался среди товарищей, все стали прислушиваться к его речи.

— Всё так… всё верно, камерады! — говорил Хлопов. — И я верю, вижу сам: пробил последний час мучителю общему. Не нашими руками, так иными, но уберут лиходея прочь, кинут на кучу навозную, как ветошку поганую… Освободится от позора земля родная. Да надо бы теперь же и то ещё рассудить: как бы из огня да в полымя не сунуться! Круг принца с принцессой — тоже чужаков не мало. Кайзерлинги, Шеллианы, Линары всякие… Те же Бироны, лих, на иную стать. Очком помельче. А всё один чёрт на дьяволе выходит. Может, они не слаще, ещё горше Биронов окажут себя… А есть у нас и своя, русская, прирождённая царевна: Лизавета-матушка. Чья она дочка, подумайте! Вот об чём нам не потолковать ли перво-наперво, ась?!

Компания притихла, словно призадумалась.

Семёновец, капитан Чичерин, близкий человек к Брауншвейгской фамилии, чувствуя опасность минуты, заговорил мягко, убедительно, но твёрдо, желая сразу сломить общее настроение.

— Что за новости! О чём думать ещё? Мы ли не знаем принца Антона? Душа-человек, Уж если регента выбирать нового — ему и быть. Отец императора, чего же лучше? И народу, и чужим потентатам это, полагаю, будет приятно. А… ежели грех там какой и случится — всё лучше, когда у правителя фаворитка будет, ничем ежели снова у новой государыни свои дружки заведутся, как то бывало искони и вечно. Бабёнка за силой не погонится, как фаворит-наложник. Она в правление империей мешаться не станет, мутить повсюду не сможет. Ума у бабы не хватит. Ежели деньгами нахватает, зато порядков наших не изменит, как фавориты всякие делали. Мучить народ метреска не посмеет. Руси не продаст врагам корысти ради. Не женское то дело. Будет тешить тело своё, свою душеньку. Вот и все. Видимое дело: принцу надлежит регентом быть. Не так ли, камерады?

— Почему и не так! — поддержали его семёновцы. — Прямой регент!

— Ну, нет! — подняли решительно голос преображенцы и Хлопов. — Лисавете и по роду её, и по старшинству подобает…

— Принц — чужой! Сызнова немцев накличет на нас! — упорно повторял своё Хлопов. — Старое ярмо напялим на русскую шею!..

— Постойте, братцы! — врезался Ханыков в общий гул голосов. — Так дела не рассудим. Мы, словно поляки на ихнем сеймике: каждый своё, а дело — тпр-ру! Разве ж можно так. Дайте и мне сказать. Немцы нам не страшны. Вон и при Петре немцами всюду полно, почитай, было. Да они хоть учили нас, а знали: мы — хозяева, они — гости.