В шаге от бездны

Совещание закончилось ближе к вечеру. Его итогом стали такие вещи, как введение на всей планете чрезвычайного положения, запрет на перемещение гражданских, действующий вплоть до особого распоряжения, приведение сил самообороны в повышенную боевую готовность, мобилизация военизированных партийных формирований и ещё множество запретов, указов и постановлений. Сейчас уже и не вспомню всё. В общем, государственный аппарат приготовился к худшему. К войне. Вы спросите, почему мы так резко приняли такие меры, лишь получив информацию о восстании одной колонии против метрополии? Ответ очевиден — мы сами были готовы к восстанию. Готовы психологически, идеологически, если хотите. Не зря же последние годы общество с восторгом смотрело, как наши дети ходят строем, поют военные гимны и учатся обращению с оружием. Не зря политическая машина превозносила нашу гордость и уникальность. Цитаты, лозунги, разговоры за столом, на рабочем месте, в парке на прогулках… Везде сквозило еле заметным пренебрежением и неприязнью к Метрополии. Ни слова в открытую. Ни на радио, ни в Сети, ни на массовых мероприятиях. Но словно по молчаливому уговору, националистические настроения присутствовали везде. От уроков истории в школьных кабинетах до действий Министерства иностранных дел. Если бы центр не был так погружён в свои заботы, если их разведывательная служба перестала заниматься ерундой и хоть немного интересовалась настроениями в колониях… Да даже войска, находившиеся на нашей планете, не видели дальше собственного носа, им было безразлично, что происходит за стенами их баз, лишь бы солдат Метрополии не учинил драку в местном баре, находясь в увольнении. Вот что заботило их командование. Проведи мы военный парад перед их воротами, они и этого не заметили бы. Занятые пересчётом дней до окончания своей командировки…

Партия была готова, население было готово, президент был готов.

Там было и ещё кое-что. Приказы на аресты партийных членов. Подозреваемых в нелояльности. Вечером мы собрались «узким кругом», Рангози, я, министр внутренних дел, министр промышленности и министр обороны. Я с ужасом слушал доклад руководителя министерства внутренних дел о готовом списке «неблагонадёжных» людей, составленным его ведомством. Многих я знал лично. С некоторыми был в дружеских отношениях. Самуэль коротко сказал — «Начинайте».

— Обвинения были обоснованными?

— Нет. Во всяком случае я был уверен, что это так. До этого уже случались отстранения от должности и даже громкие судебные процессы, освещаемые СМИ и вызывающие всеобщее одобрение. Обвинения в растрате государственной собственности, некомпетентности, халатности и т. д. К такому мы уже привыкли. Партия постоянно чистила свои ряды. Я не вникал в подробности, не моя сфера. Соглашусь, что многие дела были сфабрикованы. Но это было слишком. Неблагонадёжный — я и думать о таком не мог.

— Приняв решение о чрезвычайном положении, вы не думали о реакции колониальных гарнизонов? Уж на это они должны были отреагировать.

— Конечно, думали. Точнее, президент обо всём уже позаботился. Министру обороны тоже было что сказать. Самуэль спросил у него, сколько времени займёт подготовка, переброска войск и разоружение гарнизонов. Тот ответил, что в течение ночи всё будет сделано. Если он получит приказ. Приказ он получил тут же.

— Вы не пытались помешать этому?

— Что я мог? События произошли так стремительно… К тому же я не паникёр и не предатель. Эти люди были моими коллегами, соотечественниками. Я был растерян. Весь день, по большей части молчал. Думал. Переваривал. Несмотря на мои сомнения, на понимание, что мы свернули не туда. Что Эссен не тот, которым я его представлял в мечтах. Я не был готов во всеуслышание заявить о своём протесте. Не мог в голос усомниться в линии партии, не мог предать Самуэля. Меня раздирали противоречия. Долг перед партией и президентом, служебный долг, и долг перед своим народом, в который я верил, хоть и понимал, что с ним происходит. Я плоть от плоти этих людей, это мой дом. Да я видел в нём трещину, но до начала войны, надеялся, что он устоит. А потому растерянность — моя реакция.

На следующий день, с восходом солнца мы проснулись в другой действительности. Эссен ввязался в войну.

Сожалеть и менять что-то было поздно. Мне оставалось лишь честно выполнять свои обязанности и пытаться минимизировать последствия. Пусть мы стали авторитарным государством, пусть пропаганда разожгла в людях, чуждую им, убеждённость в своём величии, пусть мне многое не нравилось, что-то даже пугало. Чёрт с ним. В конце концов, войны случались и раньше и будут вспыхивать возможно и в будущем… Не мог же я предвидеть конца этой войны и её масштабов. Я убеждал себя, что могу быть полезен своей колонии, оставаясь на посту. А там посмотрим…

— Как войну восприняло население?