В шаге от краха

Сказать, что Керенский был в шоке, это значит, ничего не сказать. Вот ведь человек, сказал, как сквозь столетие посмотрел, и ведь ничего не добавить и не убавить. Все правда святая.

— Хорошо, организовывайте газету, я помогу вам, чем смогу. Не знал про вас я этого. Вы меня убедили. Я не против, но не надо выпячивать это так откровенно. Тоньше надо действовать, тоньше, уважаемый Михаил Осипович, а то убьют! Вы согласны возглавить новую газету «Глас народа»?

— Да, я подумаю.

— Прекрасно! Я с вами свяжусь. Не смею вас больше задерживать.

Уже уходя, Меньшиков обернулся и спросил.

— Вы будете бороться за власть. Я это вижу по вашим глазам. Но я хотел бы задать вам прямой вопрос. Вы будете биться за Россию или за интернационал?

Керенский отвёл глаза и нехотя буркнул: — За Россию! Интернационал и толерантность мне не интересны.

— Тогда я согласен. Вы должны помнить, что нельзя великому народу отказываться от элементарной необходимости иметь национальную власть. Это суровая необходимость.

И, плотно прикрыв за собой дверь, Меньшиков ушёл.

Глава 3. Протопопов

"Ни один народ не поддается так легко влиянию и внушению, как народ русский." Морис Палеолог.

Четвёртое апреля выдалось хмурым и неприветливым, и такой же была в этот день супруга Керенского, угрюмо собиравшая вещи для отъезда. Благодаря помощи обер-прокурора Синода и собственно революции, бракоразводный процесс у четы Керенских прошёл легко и безболезненно. Никто не ругался, но настроение у Ольги Львовны было тягостным.

Отъезд супруги был назначен через два дня, и всё это время она лила слёзы и хлюпала носом, собирая вещи. Втайне она радовалась, что Керенский перестал поддерживать отношения с её двоюродной сестрой Еленой. Он вел себя так, как будто бы её и не знал. В тоже время Ольга Львовна сама себя одёргивала, справедливо полагая, что эта радость преждевременная.

Всё же мысль, что она у Керенского единственная женщина, грела её чуть ли не больше, чем счёт в банке, реквизиты которого она держала в руках. Банк был Финский, как и вокзал, с которого она собиралась уехать поездом в Гельсингфорс. Дальнейший путь вёл Ольгу Львовну в Швецию, а затем в Испанию. Кроме банковского счета, муж выдал ей большую сумму золотыми монетами. Но много их взять с собой было весьма проблематично из-за тяжелого веса.

Была у Ольги Львовны и иностранная валюта. Финские марки, шведские кроны, американские доллары и английские фунты. Испанских песет не было, но в любом банке ей бы обменяли эту валюту по твёрдому курсу.

На новом месте, возможно, будет проблема с языком, но деньги творят чудеса и найти на первое время переводчика или русскоговорящую прислугу было всё-таки возможно.

Вздохнув, она снова стала собираться, укладывая теперь уже детские вещи. Саша был прав, оставаться в городе страшно. Не просто страшно, а очень страшно. Люди были растеряны, горожане ненавидели захвативших власть социалистов, наглых солдат и угрожающих всем и вся вооружённых матросов. Февралистов многие презирали, а общий тон можно было назвать элементарной растерянностью.

Революция произошла так быстро и с таким размахом, что никто к ней просто не был готов. Ах, как хорошо было ругать сложившийся порядок. Как хорошо было кулуарно обсуждать недостатки Николая II и всего самодержавия. Это было, в конце концов, модно. Европа сочувствовала социалистам и всячески поддерживала их за границей. В воздухе отчётливо пахло новым миром. Миром свободы, равенства и демократии. Об этом Ольга Львовна бесконечно дискутировала со своими подругами, такими же социалистками, как и она.

Но вот пришла долгожданная свобода. Увы, она пахла не запахом сирени или лаванды. Она пахла кровью, порохом, разбившимися надеждами и отсутствием элементарной уверенности в будущем.

Люди, пытаясь забыться и уйти от окружающей их действительности, посещали театры и синематографы. В цирке был аншлаг. Рестораны переполнены. Пользуясь внезапной отменой сухого закона, горожане напивались до бесчувствия. Империя пребывала в полной растерянности от содеянного.

Мещане, творческая интеллигенция, разночинцы, промышленники — все бравировали своим ожиданием революции, ударившись по этому поводу в агрессивный атеизм. Но вот она наступила и толпы людей, вооружённых и свободных от всего, ходили по улицам. И что теперь делать, многие не знали. Не знала этого и Ольга Львовна, и ее подруги, и даже их мужья.

Империя билась в конвульсиях свободы. Железнодорожный транспорт работал с перебоями, поезда приходилось брать штурмом. Деление вагонов на классы перестало быть таковым. Кто наглее и сильнее, тот залезал в вагоны первого класса, независимо от того, был ли у них билет в этот вагон, и был ли он куплен вообще.