В шаге от вечности (СИ)

Да и не был этот человек ему таким уж близким другом.

Это было два года назад, на праздновании по случаю вручения Каннского льва ретро-фильму «Россия будет свободной», где от одного из них был сценарий, а от другого режиссура. Это был неплохой эпик, с масштабными сценами на площадях, со шпионской интригой и любовной линией… хотя фильмы второго поколения – с эффектом присутствия – уже тогда начинали проигрывать новому увлечению – картинам третьего поколения, с эффектом участия. Виртуальным интерактивным играм. Виркам, стершим границу между игрой и кино.

Молодежь хотела не только видеть, осязать и нюхать, но и влиять на ход сюжета. Они не понимали, что были сюжеты, на которые влиять не надо. Чапай должен утонуть, Христа должны распять, а «немытая» Россия… должна стать сначала кровью умытой, потом просто раздраконенной… старое, но меткое, выражение. А потом уже свободной. Для тех, кто доживет. Ну а потом, конечно, должно наступить примирение овец с волками. Что касается идейного наполнения этого фестивального кино… для него это была просто работа. Втайне он посмеивался над теми, кто принимал эту постиронию за чистую монету.

Тогда компания из девяти человек арендовала охотничий домик (на самом деле шикарное поместье, в котором одной робоприслуги было девяносто единиц и еще пять живых лакеев с ливреями). В одном из немногих уголков, где можно было легально стрелять дичь, живую, хоть и выведенную не без помощи биотехнологий, на самой грани разрешенного.

Хотя они гораздо больше выпивали, чем ходили по тропинкам с электромагнитными ружьями (летальными для птиц, но неспособными пробить череп человека), убивая заботливо откормленных уток-«зомби», которым привили модель поведения, смертельную для них, но облегчающую охоту даже для дилетантов. Григорьеву не нравилось убивать. Даже таких существ, которые обладали нервной системой не сложнее, чем у насекомых.

– Итак, ты боишься, – повторил уже в утвердительном тоне режиссер, усмехаясь и продолжая обгрызать утиное крыло.

– Не боюсь. Давно ничего не боюсь. Тут другое чувство. Веками вся культура нам внушала, что смерть – это круто. А я думаю, что это... недостойно. Мы не черви. Это обидно. Мы мыслим. Мы можем развиваться и познавать вселенную. А должны умирать так же, как мухи и бабочки – именно тогда, когда накапливаем опыт и знания для жизни.

– В тебе говорит гордыня, – усмехнулся Золотников и выпил стакан водки. Настоящей, не безалкогольной. – Чем ты лучше Эйнштейна или Эйзенштейна?

– Ничем. Я даже не лучше какого-нибудь стоматолога Зильберштейна из Одессы, почившего двадцать лет назад. Но у них шансов даже в теории не было. А у нас – были. Нам совсем немножко не повезло. С криворукостью ученых, тупостью толпы и активностью мракобесов! С войнами двадцатых годов, которые отбросили прогресс на пару десятков лет назад! Из-за этого потеряно драгоценное время. Мы как тот самолет, не дотянувший одного километра до аэродрома… мы, наше долбаное тупое поколение.

– А вот я отношусь спокойно, – возразил Золотников. – И просто стараюсь взять от жизни все. Ну, ты понял, – он скосил глаза на свою жену. Четвертую по счету. А ведь у него еще и любовницы были.

Раньше Григорьев завидовал, а потом стал считать, что это бессмысленная трата денег и энергии.

– Вечность мне не нужна. После такой интересной жизни надо и честь знать, Витёк.

– Это все сказки из серии "зелен виноград". А тебе не обидно, Миша? Наши олухи-потомки получат бессмертие, а мы – нет. Нам остается только тешить себя тем, что мы совершили моральный подвиг, и что на наших костях – на костях лучших из нас – будет стоять, блин, храм их галактической цивилизации. Но мы его не увидим! Да вертел я его на…

– Поручик Ржевский, молчать. Здесь дама. А смерть… превращает жизнь в судьбу.

– Смерть превращает жизнь в ничто, дурья твоя башка. И все наши достижения. Все наши суициды – хоть подростка, хоть дряхлого старика – связаны только с тем, что мы знаем о нашей конечности… да не о ноге или руке, блин! – он говорил громко, почти кричал, и увидел, что Лилия – создание двадцати одного года, смотрит на него широко открытыми глазами. В глазах был страх, как будто на свадебный пир принесли гроб.

Он засек ее обмен сообщениями с мужем, который она даже не догадалась скрыть.

«Он вообще нормален, а?» – «Успокойся, солнце. Просто мой друг немного перебрал».

На самом деле он был трезв.