В шаге

Ничего, скоро всех выведем на чистую воду, а там, после Великой Стирки, войдём в пугающую и долгожданную сингулярность.

Через неделю в дверь стукнули, я рявкнул «войдите», что за блажь, у нас же везде экраны, связь одинаково быстрая и надёжная, что с соседней комнатой, что с Лос-Анджелесом.

В кабинет вполглаза заглянула Кшися, сказала робким шёпотом:

– Артём Артёмович, звонит Константинопольский… Я сказала, вы сейчас вышли… Обещает перезвонить. Что ответить?

– Посылай к такой матери, – отрубил я жёстко.

Она сказала послушно:

– Так и сделаю. Но, шеф, а если начнёт вредить серьёзно?.. Вы хотя бы узнали, что он хочет и чем грозит!

Я отмахнулся.

– Он и так вредит, чем только может. Хотя ладно, пусть скажет, чего хочет. А мы решим.

Она прощебетала:

– Как скажете, шеф. Вы всегда принимаете разумные решения.

И пропала за дверью, я нахмурился, звучит как издевательство. Доказывать правоту кулаками для нейрохирурга очень даже разумно.

С другой стороны, всё смешалось в доме Облонских, с грохотом рухнули запреты, тщательно выстраиваемые как церковью, так и обществом, так что вместо осуждения насчёт безобразной драки я наткнулся на откровенный восторг коллектива.

Господи, мы же учёные, цвет человечества, а кое-кто из нас даже ходит в качалку и не стыдится признаваться!

Вечером Фауст сказал осторожно:

– Артём Артёмович, мы устранили все баги. Но… вы не передумали?

– С какого перепугу? – спросил я. – Сотрясения мозга нет, а фингал под глазом…

– Украшение, – сказал он поспешно. – Романтика!.. Станете кумиром женщин. Да и самцы зауважают больше.

Я прервал:

– Сегодня же!

– Как скажете, шеф, – ответил он с некоторым сомнением и в то же время с затаённой радостью, вижу отчётливо. – Через два часа в лаборатории всё будет готово!

Через два часа я уже сидел в лабораторном кресле, а вокруг суетились Фраерман, Фауст, Анатолий, Влатис, и даже те, в ком нет необходимости, это всё-таки событие, первый из чипов четвёртого поколения!

Правда, всё буднично, этот чип точно такого же размера, как и предыдущий, тот осторожно вытащили, заменили, Фауст и Анатолий зашили кожу на голове и покрыли восстанавливающим гелем.

Фауст сказал успокаивающе:

– С недельку будет вживаться в окружение, искать нужные связи, а потом, Артём Артёмович, вы станете… гм, постчеловеком?

– Зачеловеком, – определил Анатолий. – Хорошо, что постепенно, пока ваши и чиповые нейроны будут срастаться в единую сеть. А то бы я не знаю, что за шок вот так сразу… Может, ретроказуальность почувствуете лучше? Ну, как я сейчас.

– Директор должен выдерживать всё, – сказал Фауст серьёзно. – Но всё же не думаю, что такой абсолютный чип захотят вживить многие. Малая часть фриков, да. И ещё те, кто любой ценой рвётся во властные структуры и засекреченные объекты. Но человеку, который копается в огороде на своём загородном участке… зачем? А таких большинство.

Анатолий ответил сварливо:

– К счастью, это грёбаное большинство покорно тащится за меньшинством!

– Сейчас большинство имеют голос, – напомнил Фауст. – Очень весомый.

– Видимость, – возразил Анатолий. – Большинство только полагают, что это их голос.

Фауст посмотрел на него с неудовольствием.

– Мы изменим.

– Флаг в руки, – ответил Анатолий, – и курьерский поезд навстречу. Прогресс не остановить, а ретроказуальность уже существует!

Я подвигал руками и ногами, ничего не изменилось, тяжело поднялся. Тогда в драке не чувствовал, но сейчас всё тело болит и ноет. Одно счастье, что грёбаному этику досталось не меньше. Надеюсь, больше, а то вот спину не могу распрямить, та сволочь хорошо влупила локтем.

Надо бы думать о чипе, но что о нём думать, вряд ли раньше, чем через недельку проявятся новые возможности. Драка получилась не такой красивой, как в кино, но зрителей не было, те бы растащили. Получилось незрелищно, но жестоко. Настоящие интеллектуалы, даже интеллигенты. Настоящих от ненастоящих отличает только набор манер. У ненастоящих всего лишь высшее образование, а то и не одно, однако настоящие и ненастоящие одинаково лютые звери под то-о-о-оненькой плёнкой привитых с детства манер.

Глава 11

На другой день позвонил Константинопольский, я хотел не отвечать, но подумал, что сочтёт трусостью, включил мысленной командой экран связи.

Появилось его лицо, исхудавшее, с ввалившимися глазами и мешками под ними, я впервые ощутил, что он не так молод, каким старается казаться.

– Не бросайте трубку, – сказал он быстро. – С Ежевикой совсем плохо.

– Вы с нею общаетесь, – отрубил я, – вот и заботьтесь! Это дело вашего общества защиты животных.

Он сказал настойчиво:

– Я видел, как выглядят люди, готовые к суициду. Ежевика, в отличие от вас, очень эмоциональный человек.

– Чепуха, – перебил я. – Она так оперирует тензорными уравнениями, какой суицид?

– Это другое, – сказал он настойчиво. – Эмоциональность не зависит от мощности мозга. Даже великие учёные совершали самоубийства!

– Чепуха, – повторил я, – нам некогда думать о такой ерунде. Суициды оставьте Антонию и Клеопетре да ещё Анне Карениной, была такая толстая дура в далёком прошлом…