В шесть тридцать по токийскому времени

— Нет, только видел его на расстоянии шага. Осматривала полиция и врач госпиталя. Комуцубара тоже был в морге. Он первым приехал и опознал Катю. За ним опознали остальные. Меня в морг пускать не хотели, пришлось вопреки запрету шефа показать документы. Подействовало. Труп был в ужасном состоянии, если так можно сказать о трупе. Тело и лицо изуродовано до неузнаваемости, видимо, несчастную несло издалека, и каждый камень, каждый корень касался тела — ранил, рвал, бил…

— Да, тут следов не обнаружишь, — покачал головой подполковник. — Как же Комуцубара опознал Катю?

— Не понимаю…

— И остальные опознали?

— В один голос. Так официально было зафиксировано в протоколе жандармского управления.

— Вам показали его?

— Нет, зачем же! Но дежурный подтвердил, а этого вполне достаточно.

— Вы тоже подтвердили?

— Конечно… Я подтвердил еще до того, как осмотрел труп. Причем сделал это охотно — мне надо было как можно скорее избавиться от поручения шефа. Неожиданное происшествие даже обрадовало меня…

Настороженно, с каким-то разочарованием во взгляде посмотрел подполковник на Сигэки Мори. По-новому посмотрел, будто это был совсем другой, незнакомый человек, вдруг оказавшийся рядом.

— Вы, кажется, симпатизировали этой женщине?

— Какой женщине?

— Которая оказалась в морге…

На лице Сигэки Мори отразилось крайнее недоумение. Он вроде бы не понимал подполковника или считал сказанное им каким-то нелепым заблуждением.

— Я не знал ее прежде… Никогда не знал.

Да, перед подполковником был совсем другой человек, по какому-то странному совпадению именовавшийся Сигэки Мори, капитаном японской армии.

— Катька-Заложница… Любовь Шелунова! — напомнил подполковник.

— Это была не Люба, — просто и почему-то виновато произнес Сигэки.

— Как то есть?

Вопроса этого можно было не задавать. Вопросы вообще не нужны были. Подполковник понял это и улыбнулся смущенно: он вроде бы участвовал в заговоре капитана и хитрость его разгадал лишь сейчас, в самом конце. Чтобы как-то оправдать эту свою несообразительность, он пожурил Сигэки.

— Но вы же сообщили Янагите, что труп опознан.

— А что было делать, когда опознание зафиксировано протоколом и подписал его сам Комуцубара. Всем необходима была смерть Катьки-Заложницы.

— И вам в том числе?

— Мне — в первую очередь.

— Так кто же все-таки утонул?

— Не знаю… Волосы у несчастной были не Катины, и не походила она на русскую, китаянка, вернее всего… Крутил ее Амур неделю, а то и больше, а Катя исчезла три дня назад, даже два, если быть точным… И уехала-то она в сторону Суня, а это вниз по течению — не мог Амур вернуться на запад…

Утро последнего дня

Прошло еще двадцать четыре часа. Уже не нужные ни мне, ни тем тысячам японцев, что находились в Дайрене. Короткая война, невероятно короткая для нас, заканчивалась. Меркло то самое белое солнце, которое мы зажгли на континенте с верой в его вечный свет. Горе и отчаяние пало на нас. Уйти из жизни — вот о чем думали многие. И уходили.

Еще до того, как стрелка часов завершила свой второй круг — а это было где-то за полночь — генерал вспомнил обо мне и прислал шофера с приказом спуститься вниз, к машине. Мы все-таки покидали Дайрен. Все-таки. А я надеялся, что Янагита отменит свое решение, откажется в последнюю минуту от безумной затеи. Утром я передал ему адреса резидентов на южном побережье и по недовольному взгляду его догадался, что он колеблется. Далекие и ненадежные были адреса. Рисковать не следовало.

Янагита рискнул.

Мы спустились вниз. Маленькая штабная машина стояла на противоположной стороне улицы в тени деревьев. Было темно, а под деревьями и того темнее, и я с трудом отыскал ручку дверцы, вернее, нащупал ее. Почему-то она открылась сама

— Осторожнее! — услышал я голос шефа. — На сиденье передатчик, не свалите его.

Даже передатчик. Побег обставлялся по всем правилам.

Почему-то этот дурацкий передатчик успокоил меня. Чувство обреченности, которое было со мной все эти дни, вдруг исчезло, и я обрел на какое-то время уверенность в будущем. А что, если страшное не случится, не поглотит меня бездна?…

Протиснувшись с трудом на свое место, сзади генерала, я устроился поудобнее и затих. Пусть судьба решает, жить мне или не жить. А почему бы не жить? Мне в эту минуту хотелось довериться Янагите.

Заурчал мотор, и машина, не зажигая фар, покатила по темной улице.

Августовский рассвет был близок, но он не угадывался еще в цвете неба и очертаниях домов — бесконечная чернота, густая, душная. Черноту эту одолевала упрямо наша камуфлированная штабная машина, чем-то похожая на ночного жука.