В шесть вечера в Астории

Захваченный врасплох, Мариан укоризненно посмотрел на нее: как это, выкладывать сразу, даже не познакомившись толком?.. Подумал, с чего начинать.

— Я уже несколько лет работаю в Институте гематологии, хотя был всего лишь студентом. Мне повезло — уже тогда меня подключили к коллективу, занятому исследованиями…

— Значит, у вас, по-видимому, есть талант. Мариан скромно пожал плечами.

— Еще бы не талант! — встряла Мишь. — Знаешь, с кем он сотрудничает? С самим шефом института профессором Мервартом, потом там один врач-специалист и один химик-фармацевт!

— Примите мое почтение, — проговорил подполковник. Мариан метнул на него взгляд — нет ли в этих словах

оттенка иронического превосходства старшего над младшим?

— Профессор Мерварт как бы только курирует нашу работу, предоставляя нам, в общем, полную свободу.

— Над какой же проблемой вы трудитесь?

— Злокачественное заболевание крови — ищем способ химическим путем воздействовать на гемоцитобласт, цель наша — создать и внедрить в практику новый препарат.

— И перспективы весьма многообещающи. — Мишь трижды постучала по дереву. — У морских свинок и собачек после лечения уже не бывает ни лихорадки, ни поносов…

— Если только искусственно вызванные заболевания у животных дублируют течение болезней у людей.

— Это, безусловно, не так, пан подполковник, полной аналогии, разумеется, не существует; но, к сожалению, в экспериментальной медицине мы можем опираться только на подобные опыты…

Доктор Михл кивал с несколько снисходительным выражением.

— При некоторых формах острой лейкемии мы достигли уже неплохих результатов. Предстоит самый решающий этап: начнем применять наш препарат при лечении больных в институтском стационаре.

Михл неторопливо приготовил сигару, закурил и с некоторым упреком посмотрел на дочь.

— Не понимаю только, чего в этой связи ожидаете вы от полкового лекаря, — с легкой самоиронией обратился он к Мариану. — Моя высокая специализация относится больше к области, наиболее актуальной в армии: потертости, отчасти венерические болезни, иногда — идиосинкразия к строевым занятиям, выраженная в форме симуляции самых разнообразных недугов. Еще меня теперь обязали обучать армейских самаритянок. Надеюсь, что при этом начальство исходило не из афоризма Бернарда Шоу, который сказал: «Кто умеет — работает, кто не умеет — учит».

А человек-то он довольно интересный и, кажется, не заслуживает того слегка пренебрежительного, скептического отношения, которое я обычно питаю к гарнизонным врачам. И Мишь в чем-то похожа на него: та же склонность к иронии, сходное строение лицевой части черепа, изгиб os orbitalis… И смуглый оттенок кожи.

— Так что, полагаю, вы не собираетесь испытывать ваш препарат в гарнизонном госпитале, если даже у нас и объявится, что мало вероятно, случай лейкемии. — Тут Михлу удалось выпустить в воздух отличное колечко дыма.

— Боюсь, пан доктор, тут недоразумение. Мы приехали к вам совсем по другому делу.

Опытным, подозрительным взглядом Михл провел по животу дочери — и успокоился. Мариан все не мог найти слова, и тогда заговорила Мишь.

— Если теперь Мариана призовут в армию, это будет означать, что в науке ему конец, — немного патетично произнесла она. — А отсрочки ему больше не дадут.

Подполковник положил сигару на край пепельницы, скрестил руки на груди — жест, не слишком обнадеживающий.

— Стало быть, если не ошибаюсь, пан коллега рассчитывает на переосвидетельствование.

От этого «пан коллега» у Мариана несколько сжалась душенька.

— А кстати, есть ли у вас причины жаловаться на здоровье?

— Мариан два с половиной года пробыл в концлагере! — воскликнула Мишь.

— И вынесли оттуда что-нибудь серьезное? Туберкулез, болезнь сердца, разрушенные почки или хотя бы серьезные осложнения после тифа?

Что это? Он мне подсказывает? Обмануть? Но ведь он сам врач, тут уместнее всего полная откровенность!

— При медицинском осмотре по моем возвращении из Ораниенбурга ничего такого у меня не нашли.

— Но тогда…

— Папа, да дело же не в том, болен он или нет, а в том, что такой шанс в науке для Мариана больше никогда не повторится! Через год-полтора работу закончат, и, даю голову на отсечение, закончат успешно. И если теперь Мариан на два года выключится… не может же он тогда рассчитывать на соавторство, пойми ты это!

— Это я понимаю отлично. Вопрос только вот какой: в чем пан Навара видит главный смысл работы — в том, чтобы помогать больным, хотя бы и безымянно, или в том, чтобы публично украситься успехом, званием, Почетной грамотой в рамочке на стене… Я, наверное, слишком старомоден, но с точки зрения врачебной этики важнее первое, то есть в данном случае сознание, что ты внес добрую лепту в это исследование.