В шесть вечера в Астории

К ним подходил человек в синем мундире, на шее у него висела на цепочке дудочка.

— Товарищ начальник поезда! — Пирк почесал себя за ухом. — У нас тут осложнение вышло: вот это мой классный руководитель профессор Роберт… Крчма, ему срочно необходимо попасть в Клатовы, а в кассу он уже не успеет… Так, может, и ему можно с моей ученицей… то есть с его одноклассницей… черт, с его барышней Михловой поехать вдвоем? Один человек или два — ответ-то один…

У начальника поезда из-под фуражки выбивались седые волосы. Он оглядел перрон — начальник станции, стоя к ним спиной, с кем-то разговаривал.

— А директора в вашей школе не было? А то мы бы и его прихватили в Клатовы, да и со школьным служителем… Ладно, господа, садитесь, пока начальник станции не подошел…

С шумом провернулись колеса, чья-то рука снаружи со скрипом задвинула дверь служебного вагона, отрезав облако пара, вырвавшегося из декомпрессионного клапана. (Странное слово, но чего только не узнаешь от Пирка!) С левой стороны вагона дверь, закрепленная одним затвором, осталась приоткрытой. И в эту щель, словно уличные мальчишки, выглядывали Крчма с Мишью, стараясь, чтобы их не увидел начальник станции. Рельсы сбегались под вагон, потом обоих взволнованных безбилетников на несколько минут поглотила чернота туннеля.

Наконец поезд вырвался на свет. Крчма внимательно посмотрел на Мишь — ох, этот человек видит всех насквозь, как он догадался?..

— В чем дело, Мишь?

Она отрицательно покачала головой, но любопытство не оставляло Крчму.

— Ты о чем-то думала, пока было темно! Отговариваться было невозможно.

— Я думала о том, что раздражает sympaticus, а что parasympaticus[57], только сейчас уже поздно…

Ее перебил начальник поезда, который вышел из своего закутка, отгороженного от остального вагона. Крчма только сейчас представился ему, и добродушный «дед» пригласил его к себе: в закутке был столик и застекленное окно-фонарь, через которое можно смотреть вперед, на дорогу. Крчма, поблагодарив, отказался — им тут с барышней Михловой вполне удобно, вон даже кресло есть, а ящиков — на выбор.

Начальник ушел к себе, Крчма и Мишь остались наедине в гулком полупустом вагоне: пачки книг, пересылаемые каким-го издательством, два-три чемодана, подшивка какого-то иллюстрированного журнала, детская коляска… Крчма с интересом рассматривал все эти вещи; вынул из коляски забытую соску, с победным видом показал Миши и положил обратно. Видимо, почувствовал, что девушке не хочется возвращаться к затронутой было теме.

— Кресло — даме! — сказал он, пододвигая кресло Миши.

— Нет, пан профессор, садитесь вы.

— Тогда компромисс: оба сядем на ящики. — Он подтащил свой ящик поближе к ней.

— Романтика… — бросила Мишь.

Через приоткрытую дверь вагона врывался ветер, шевелил волосы. А в памяти Миши прошла целая галерея преподавателей, которые довели ее класс до выпуска: любой из них, в том числе физкультурник, счел бы ниже своего достоинства путешествовать подобным образом. Но ведь то наш Роберт Давид! За одно это им можно гордиться!

— Пожелал бы я тебе более интересного спутника для такого приключения!

— Кого, например?

— Например, Мариана.

— Знаете, а он, пожалуй, не стал бы садиться на ящики! И вместо той вон церквушки, — показала она в дверную щель, — видел бы перед собой один только свой цитостатик. И сообщал бы мне, что злокачественные опухоли описаны уже четыре тысячи лет тому назад в «Рамаяне» и что название «карцинома» придумал Гален.

— По-моему, главная предпосылка для научной карьеры — непреходящий энтузиазм и жажда знаний. Ты не должна упрекать его за то, что он с головой ушел в свою работу. Потому что хорошо исполнять ее могут только по-настоящему одержимые.

— Я не упрекаю его за одержимость; просто мне иной раз не по себе от людей, которые за своим горением к делу перестают замечать остальной мир.

— В науке, вероятно, только так и можно — сделать из своей темы центр мироздания… Да и не только в науке. Микеланджело пришлось разрезать башмаки, так у него опухли ноги после того, как он тридцать дней подряд, не спускаясь с лесов, расписывал Сикстинскую капеллу. Мариан же преспокойно покидает свою «капеллу» и отправляется на свидание с тобой.

Вы словно адвокатом Мариана выступаете, да только немножко против собственного желания… Мишь лукаво глянула исподлобья на Крчму.

— Стреляете от бедра, пан профессор, хотите вызвать меня на откровенность… Да если Мариан раз в десять дней уделит мне часок, так и то большой успех. Вообще-то я даже не знаю толком, ухаживает он за мной или нет…

Вот теперь у него такой вид, будто это мое признание ему по душе…

— И все же вы подходите друг другу. А то, в чем вы различаетесь, и есть те самые противоположности, которые притягиваются. Кое в чем вы еще и в гимназии были схожи.

— В чем же?