В шесть вечера в Астории

— Сдается, до моего прихода вы успели опрокинуть стаканчиков дюжину! — Пирк, вежливости ради, обращался как бы к обоим. — Это мне да пиликать в салоне?! Да я и «Шла девица в огород» не сыграю, коли над головой у меня будет люстра венецианского стекла!

— Тринадцать лет назад, на школьной вечеринке, ты так играл «Были когда-то чехи юнаками», что все мамаши прослезились. И далеко не во всех салонах венецианские люстры.

— А кто еще в вашем квартете?

— Один доктор — он мою жену лечит, один старик, главный конструктор с Колбенки, я — и Павел Пирк.

— Да вы что! В такой компании машинист будет вроде… вроде как монашка в баре… Нет, когда я так волнуюсь, не получаются у меня параболы…

— Параболы или гиперболы — не важно, — стала успокаивать его Мишь, он отмахнулся от нее локтем.

— Согласись — ради Мариана, — сказал Крчма.

— А Мариан тут при чем? — насторожилась Мишь.

— Наша первая скрипка, этот доктор, дружит с профессором Мервартом, а тот — начальство Мариана. А Мариан дружит с Мишью. Согласись хотя бы ради Миши, потому что, как человек партийный, ты должен знать, что все взаимосвязано.

Пирк вдруг разом смягчился.

— Прямо будто слышу ваши лекции со школьной кафедры, — пробормотал он растроганно.

Крчма внезапно стукнул кулаком по столу:

— В пятницу, в шесть вечера, у доктора Штурсы — и точка! А будешь в рейсе — позвонишь мне, и мы отложим пиликанье!

Дочка заведующей трактиром подошла убрать пустые стаканы.

— На посошок еще две порции грогу, а этому пану — молочко, это пан машинист, он на службе, алкоголь ему заказан, доченька! — подвыпивший Крчма погладил удивленную девушку по голове, после чего наклонился к Миши. — А ты слушай меня хорошенько: сейчас беги к папе, а если он спросит, почему ты такая веселая, сваливай все на своего бывшего классного. О том же, что ты, так сказать, прямо-таки уже профессионально проваливаешься по анатомии, об этом ему лучше не докладывай. Потому что ты обязана закончить медицинский и встать на собственные ноги, поскольку ни на одного мужчину положиться нельзя— посмотри хотя бы на меня…

Еще поднимаясь по лестнице, Крчма слышал детский крик.

— Здравствуйте, пан профессор. А Камилла нету дома, — встретила его Павла и тут же устыдилась собственной неловкости.

В комнате, не слишком просторной, стоял знакомый густой воздух — смесь запахов от нестираных пеленок, молока, детской присыпки, — и было здесь слишком тепло.

— По правде говоря, я и не рассчитывал застать Камилла. У меня в расписании окно на целых три часа, да и шел-то я мимо вашего дома. Вот и подумал — зайду-ка взглянуть на внучка…

— На внучка?

— О, простите — на крестника.

Вообще-то я даже и не оговорился, но как (и зачем?) объяснять все это молодой мамаше? Крчма, согласно обычаю, похвалил орущего младенца («мальчик здоровенький, а сколько у него уже волосиков, и много ли прибавляет в весе?»), и вдруг в нем поднялся внутренний протест против такой, поколениями обкатанной, лести.

— По крайней мере можете быть уверены, что в роддоме вам его не подменили.

— То есть как?

— Вылитый отец!

Нет, дамочка абсолютно лишена чувства юмора. В обществе подобных людей Крчма чувствовал себя скованным. Он вынул из пакета погремушку, ребенок на минутку смолк, затем снова заплакал.

— Якоубек, скажи дяде спасибо, — равнодушно проговорила Павла. — Вы, пожалуйста, не смотрите на беспорядок, знаете, перебираться в такую дыру из большой квартиры — просто ужас, я, кажется никогда не привыкну к этому биваку…

Комната действительно забита вещами, одну стену почти целиком заняли книжные шкафы, многие предметы казались лишними — верный признак того, что люди не в состоянии распроститься с вещами, которые только мешают.

— Ну скажите сами, на кой ему столько книжек, а он еще новые покупает! Да ему их до смерти не перечитать!

— Прочитать кое-что поможете ему вы, — сказал Крчма с улыбкой, слегка лукавой; ему пришлось напрягать голос чтобы заглушить детский рев.

— А где мне время взять, не посоветуете? Простите! Ей стало стыдно за свой тон, взялась перепеленывать малыша.

Такую отдельную, хоть и тесненькую, двухкомнатную квартиру многие молодожены сочли бы верхом блаженства, А эта молодая мамаша — на верном пути к тому, чтобы стать второй Шарлоттой.

— Не попрекайте его книгами — ведь это его судьба.

— Не знаю только, добрые ли феи одарили его этой судьбой в колыбели! Зарабатывать книжками и зарабатывать на книжки — вещи разные… Он уже полтора года ждет договора.

Ах да, «пограничная» повесть Камилла… Надо что-нибудь сделать для парня. Бедняга начал совсем не с того конца: культурной политике нынешней созидательной эпохи вряд ли отвечает попытка исследовать внутренний мир человека, который не находит контакта с обществом. Но пусть бы хоть по форме этот камилловский экзистенциализм оказался достаточно хорош, чтоб можно было за него вступиться! Конечно, ни один начинающий писатель не может вырасти на рукописях, которые желтеют у него в ящике стола. Дать эту вещь почитать, скажем, редактору Валишу и, скажем, вытянуть из него хоть какую-то рекомендацию? Поможет такой путь Камиллу — или скорее повредит?