В шесть вечера в Астории

— Значит, ты действовала без меня, за моей спиной— и тебе даже в голову не пришло со мной посоветоваться?

— А к чему? Заранее я твой совет знала! Тебя теперь призовут, два года прослужишь в каком-нибудь Закудыкине, а знаешь, сколько денег я сколотила бы за это время? Для всех для нас?.. Да разверни же ты ребенка, не все же мне делать самой! — Павла всхлипнула уже на грани истерики, вытерла слезы рукавом.

Тут в прихожей звякнул звонок — сейчас как будто не время для гостей?.. На пороге стоял сосед в халате, и вид у него был не слишком приветлив.

— Вас к нашему телефону.

— Междугородный? — У Камилла екнуло сердце: не случилось ли чего с отцом, в последнее время на него столько навалилось…

— Не знаю. Какой-то мужчина.

— Немедленно приходи в институт, — проговорил в трубке голос — Камилл с трудом узнал его, даже переспросил, действительно ли это Мариан.

— Теперь, утром, в воскресенье? Это что, розыгрыш?

— Случилось несчастье. Надя…

— Что с ней?

— Ее нашли утром в бессознательном состоянии. В подвале, у тебя в виварии…

— Господи… — Камилл почувствовал, как у него подкашиваются ноги.

— Приходи сейчас же! — Ив трубке зазвучали безучастные гудки.

— А я и не знала, что у тебя есть там какая-то подчиненная, — говорила Павла, пока бледный Камилл торопливо одевался. — И какое отношение у тебя к этому делу? Так нам в жизни везет, что я уже ничему не удивлюсь…

Закон серийности. Одна беда словно тянет за собой другую. Будто в дешевом романе, какие с наслаждением глотала бы Павла.

В тихом по-воскресному вестибюле уже ждал Мариан, вполголоса разговаривая с привратником; как видно, драматические события сближают людей самого разного положения. Не то чтобы Мариан смотрел на людей свысока, но не в его обычае слишком сближаться с теми, кто для него неинтересен.

Он подал руку Камиллу. Сегодня все не так, как всегда: до сих пор они обходились без таких формальностей. Повел Камилла наверх, в свой кабинет.

— При синтезе мы работаем с веществами, воздействующими не только на злокачественные клетки, но и на нормальные, здоровые… Говоря языком профанов, это яды. — Мариан начал издалека, но таким настоятельным тоном, словно то было введение к его защитной речи. Зачем он рассказывает мне все это?

— Для меня это слишком уж по-ученому — скажи на конец, что с Надей?

— Утром ее нашел второй служитель, он дежурит сегодня: она лежала на полу около твоего рабочего стола. По предварительному заключению полицейского врача — отравление каким-то неизвестным ядом…

— Как она до него добралась?

До чего глухо звучит собственный голос. Словно бросаешь слова в пропасть, до которой один шаг…

— Вчера я работал с одним из барбитуратов. Я обязан был позаботиться о том, чтоб такая вещь после работы была убрана под замок, то есть должен был сдать ее заведующему складом химикалий или тебе. Но тебя уже не было…

— Я ушел домой пораньше, ведь конец недели — видишь ли, у меня есть еще и семейные обязанности…

— Вот я и доверил этот злополучный barbital solubile Наде, чтоб она его заперла.

— Хочешь сказать, что…

— Хочу сказать, что виноват я. Не следовало мне полагаться на то, что Надя сразу уберет эту банку куда надо. А банка была точно такая же, как та, в которой ты держишь сахар, и на обеих наклейка с черепом и костями.

— В таком виде я унаследовал ее от моего предшественника.

— Да, знаю, только на сей раз эта шуточка привела к роковым последствиям. Обе банки стояли утром на твоем столе возле чашки с остатками кофе — видно, Надя варила себе кофе вечером. И еще там была бутылка из-под какого-то вина.

— «Перла фамоза».

Мариан вопросительно поднял правую бровь.

— Дешевое фруктовое вино. Надя его любила. Прятала бутылку в шкафчик, где корм для мышей… — У Камилла ни с того ни с сего увлажнились глаза. И вдруг так ясно всплыло воспоминание о первых шажках в этой профессии: Мерварт учит Мариана смотреть в микроскоп, не закрывая второй глаз, и какой восторг охватил его, когда туманные пятна на стеклышке постепенно сфокусировались, приобрели четкие очертания клетки… Какое счастье он испытал, впервые разглядев бациллу… Поначалу со стороны Мерварта тут было скорее милосердие к сыну своего хорошего знакомого, к мальчику, оставшемуся без родителей в тяжкие времена протектората, предоставленному, в сущности, самому себе. Но в ту минуту, когда интуиция подсказала профессору, что перед ним настоящий талант, обращение его с Марианом изменилось. «Вы обязаны знать, за какое дело беретесь. Гематология — это вам не верхушки лекарских знаний нахватывать. Я буду к вам гораздо строже, чем к прочим студентам, цель которых кое-как дотянуть до диплома. Наука, видите ли, не профессия, она — призвание, которому надо посвятить всю жизнь. От человека, который всерьез думает заняться исследованиями, я буду требовать все!»

Какой смысл выкручиваться теперь? «При всех ошибках и дурных свойствах ученых душа у них устроена одинаково, — всплыли в памяти давние слова Мерварта. — Все они исповедуют культ чистой истины, ибо наука — их религии».