В шесть вечера в Астории

— Куда поедем на уикенд?

— А куда ты хочешь? — улыбнулся Камилл.

— Ты как-то говорил о Кршивоклате…

Ее план явно не был рассчитан на дорогу поездом.

— Надеюсь, отец скажет, как и в прошлый раз: машину возьми, только не разбейся!

Павла вертела в пальцах кусочек сахару, не снимая обертку (не ем сладкого, а то располнею). Не поворачивая головы, скосила на него глаза.

— Понедельник у меня выходной, надо бы домой. Отвезешь меня в воскресенье вечером в Рокилны?

Надо ли так понимать, что это подходящий повод представить меня родителям? Или тут только надежда поторжествовать над женщинами всех возрастов по соседству?

Павла — бесподобная девушка. Откровенная, как-то «по-деревенски» непосредственная — и неожиданно темпераментная в интимных делах. Никогда бы он не подумал, что именно это обстоятельство будет его в ней привлекать. И при всей своей умело-нежной ласковости Павла знает, чего хочет; деятельный тип девушек всегда ему импонировал. Только при всей его психологической наблюдательности— словно именно на это ее и не хватило — не мог определить он, в какой мере дорога к сердцу Павлы ведет через полки с гастрономическим товаром, через коридорчик в дневной бар, а вернее сказать, через количество клиентов, заполняющих с утра до вечера оба помещения? Впрочем, стоит ли удивляться? Почтовая служащая из мещан; парикмахерская ее отца — на окраине маленького города, капиталец растет (если вообще растет!) по кроне; какую девицу на ее месте не возвышала бы дружба со студентом на пороге карьеры в большое искусство: в его распоряжении машина, а сам он из уважаемой семьи, чей банковский счет возрастает с каждым покупателем?

А потому: внимание! Осторожно! На их любовные отношения можно смотреть с двух точек зрения: для Камилла это — ни к чему не обязывающая студенческая любовь, каких его ждет еще бог весть сколько, для Павлы — серьезная связь, нацеленная на брак. Но свою подругу жизни он представлял себе несколько иной: это должна быть девушка не только физически привлекательная и духовно обаятельная, но и обладающая таким интеллектом, который позволил бы ей сопереживать проблемы его литературного творчества. Приписывать такие способности Павле, при всей его симпатии к ней, по правде говоря, просто глупо. Стало быть… следует остерегаться опрометчивости, а проявится у нее охота к замужеству чересчур явно — вовремя, деликатно и по возможности благородно «дать задний ход», как говорилось в их классе.

В связи с этим, вероятно, не повреди? на пробу, так сказать, выдать информацию — хотя она еще весьма неопределенна; просто отец Камилла недавно с самоуверенной иронией обронил вроде бы в шутку: интересно, мол, как это левые представляют себе преодоление трудностей первого года двухлетки…

— Лучше эту прогулку немного отложить, Павла. Подождем, пока мой отец будет в лучшем расположении духа, тогда я и попрошу у него машину.

— Что-то произошло?

— Пока ничего конкретного. Так, мысли, предположения. Говорят, изыскивают средства для радикальной помощи земледельцам, а при нашем послевоенном размахе это не мелочь: понадобится будто бы чуть ли не шесть миллиардов. И в чьем-то сдвинутом мозгу якобы родилась идея, что эту сумму могут полностью покрыть те, у кого есть деньги. У нас в стране, говорят, тридцать пять тысяч миллионеров.

Ноздри тонкого носа Павлы сузились от сосредоточенного внимания. По ее темным карим глазам всегда было трудно прочесть, что происходит в ее душе. Но литератор, как зоркий наблюдатель, обязан подмечать и другие признаки: нервную игру пальцев, тесно сжатые губы.

— Но это будет ужасно… для твоих родителей… — испытующе посмотрела она на него.

Он жестом гуляки закинул руку за спинку стула.

— В противном случае эти шесть миллиардов должны будут заплатить двенадцать миллионов тех, у которых счета в банке далеки от миллиона. — Но такая несправедливость непозволительна…

Какая? Первая или вторая? — засмеялся Камилл.

— Тут не до смеха. Разве тебя это не касается?

— Меня — нет. Обладание земными ценностями не дает человеческой душе ни чувства уверенности, ни ощущения безопасности, говаривал Роберт Давид,

— Ох этот ваш Роберт Давид…

— Но у меня нет к деньгам должного интереса.

— А этому следовало бы научиться, Ты ведь единственный наследник вашего магазина.

Я бы никогда не смог расхаживать в белом халате, помогать за прилавком, следить за всем, незаметно, но энергично подгонять нерасторопных продавщиц и вслух приветствовать знакомых покупательниц: «Добрый день, милостивая пани», а пожилым даже прибавлять: «Целую ручки!» Но вместо этого он сказал:

— Так где же мы проведем уикенд, Павла?

Она вдруг как-то робко заглянула ему в глаза, в забывчивости бросила сахар в свой кофе, и скулы у нее почему-то покраснели.

— Если мне не станет плохо — поедем в Кршивокла…

— А почему тебе… Ты заболела? — встревожился Камилл.

Беспокойство его усилилось: Павла не отрывала от него какого-то умоляющего взгляда, губы ее задрожали, как ему показалось, от страха, а вокруг глаз засветилась радость: вдруг она наклонилась к нему и покорно прижалась лбом к его плечу: