В шесть вечера в Астории

По тому, как побледнел лоб Камилла, можно было понять, что он старается припомнить все, что происходило в тот роковой субботний день.

— В котором часу ты отправил Надю запирать тот барбитурат?

— Часов в семь.

Знаю я, о чем ты сейчас думаешь: сам ты ушел домой, еще и пяти не было, так что эти два часа Надя, видимо, провела у меня. Джентльменское соглашение между нами означает теперь, помимо всего прочего, — ни о чем не спрашивать; хотя о каком-либо соглашении мы, разумеется, никогда и словом не обмолвились. Впрочем, каждый из нас мог предполагать, что другой знает. Тем более недостойно обоих выяснять наши отношения с Надей теперь, когда она мертва.

— Недавно спросил меня Роберт Давид, серьезны ли мои намерения относительно Миши. — Мариан и сам удивился, зачем он об этом вообще заговорил и почему именно сейчас. — Дескать, годы бегут, возможностей все меньше… Кстати, следователь сказал Пошваржу, чтобы я отсюда не уходил — придут еще кое-что уточнять. Сделаешь для меня одно дело? Сегодня у нас с Мишью свидание, а по телефону трудно объяснять… Может, зайдешь к ней, предупредишь, что я не смогу прийти?

Камилл постучался в одну из дверей студенческого общежития.

— Входи, Мариан! — тотчас отозвались изнутри. — Оказывается, шестое чувство меня обманывает, — закончила Мишь, когда вместо ожидаемого гостя вошел Камилл. — Вот сюрприз: Мариан уже посылает на свидания заместителей?

— Не слышу особой радости в твоих словах, что и понятно.

— Будто ты не знаешь — что бы я ни сказала, все получается навыворот… и это мне весьма не на пользу, особенно когда стоишь перед экзаменатором. Но ты не сомневайся, я тебе рада; надеюсь только, что Мариан, глядя в микроскоп, не сломал, к примеру, ногу,

Камилл вздохнул; этот непринужденный студенческий тон совсем сегодня ему не с руки. «Ногу-то он не сломал, а вот шею — почти», — хотелось ему ответить, но он сдержался и в замешательстве начал разглядывать книги на столе.

— Какой же тебе предстоит экзамен? — постарался он подделаться под ее тон.

— Хочешь сказать — какой предмет завалю? Экспериментальную патологию, причем повторно: на четвертый курс едва пролезла, ободрав уши, теперь заставляют сдавать еще раз. Как тебе, наверное, известно, учеба для меня— все равно что стометровка для ежика. Иногда мне кажется, что где-то в самом начале вкралась принципиальная ошибка. Как когда-то мой дедушка, императорско-королевский советник медицины, застегивал свою чамару. Знаешь, что такое чамара? Длинный черный сюртук для торжественных случаев, о ста двадцати шести пуговицах. Дедушка был рассеянный и систематически начинал застегивать не с той пуговицы, а обнаруживал ошибку, лишь добравшись до сто двадцать шестой. Впрочем, кажется, их было всего сорок две. Так вот, моя изначально неверная пуговица — то, что я пошла на медицинский.

— А ты не вешай нос. Я вот убежден, что начал с правильной пуговицы, только застегнуть чамару до конца мне не дали. Тогда как твой ежик в конце концов когда-нибудь одолеет и стометровку.

Камилл взял со стола сырую картофелину с воткнутыми в нее, наподобие игл, спичками; два зернышка были глазки, носик — перегоревшая лампочка карманного фонарика. И почему эта девушка с совершенно не медицинскими склонностями не осталась в училище прикладного искусства, или где там она начинала? — подумалось Камиллу. Да знает ли вообще Мариан, что это на его совести?

— Но скажи, чему я обязана твоим визитом — случайности, или ты принес мне весточку от Мариана?

— Вторая причина, Мишь. Такое, понимаешь, скверное осложнение…

Мишь захлопнула учебник:

— Мариан меня бросил.

— Да нет же, ничего подобного!

— Значит, ему срочно надо подсчитать, сколько раковых клеток в миоме Эрлиха…

О господи, эта женщина никак не облегчает мне задачу!

— Серьезно, Мишь. Иной раз попадаешь в переплет просто по небрежности… Просто потому, что в каждодневной практике не так уж точно придерживаешься правил. Если б, к примеру, железнодорожники исполняли каждую букву инструкций, быть может, ни один поезд не ходил бы по расписанию. Это тебе и Пирк подтвердит.

— Один служебный проступок Пирка, кстати, на моей совести. Когда он вез меня и Роберта Давида зайцами, минимум семь раз нарушил инструкции… Я тогда, правда, простудилась на сквозняках, зато в оба конца ехала даром. И Крчма осуществил свою давнюю мечту: пассажиры И понятия не имели, что от Здиц до Рокицан их везет некий словесник. Но узнаю ли я наконец, почему же не состоится мое свидание с Марианом — сегодня, как уже бывало столько раз?

— Но у тебя-то что с этим общего?

— А я послал ее отнести токсин на склад, вместо того чтобы самому его запереть.

— Ее? Это была лаборантка?

— Служительница в виварии.

— А… она работала с тобой в лаборатории?

— Нет. Она была у меня в кабинете.

Мишь протянула руку к бутылке, но просто закупорила ее.

— Сколько ей было лет?

Тень усталости легла на упрямый лоб Мариана,

— Двадцать один.

У Миши поникли плечи.

— Она сделала это умышленно?

— Вряд ли. Скорее всего, несчастный случай. Эти, из уголовной полиции, все допытывались, не хотел ли я от нее избавиться…