В шесть вечера в Астории

Ну вот — сдается, все мы навсегда отмечены печатью Роберта Давида!

— Насколько я помню, в геометрии ты была сильна, — усмехнулся Камилл. — По крайней мере Ивонна призналась мне, что математику сдувала преимущественно у тебя.

— Хочешь, открой сердце старой приятельнице, коль скоро ты очутился в нижней фазе синусоиды — чего, к слову, не могут избежать творческие натуры!

— Торжественно, как молитвенник в кожаном переплете… но не преувеличивай, Руженка. Творческая натура… работает, так сказать, на ящик, если не на корзину — подразумеваю корзину для бумаг. Одна рукопись застряла в издательстве без ответа, другую не могу сдвинуть с места. В столе у меня еще несколько рассказов, не говоря о стишках. Мои «творческие» перспективы, пожалуй, лучше всего понял Тайцнер, который тихо и бесповоротно от меня отмежевался.

— Но на твоей свадьбе он так говорил, будто готов за тебя в огонь и в воду!

— А видишь — именно в его издательстве и лежит уже два с половиной года моя «пограничная» повесть. Скорее всего, ее давно выбросили в корзину, ведь рукописи, как известно, не возвращают…

— Тайцнер… А у самого уже третья книга в производстве…

Руженка тут же подосадовала на себя; вполне могла бы обойтись без такой неловкой демонстрации своей осведомленности…

Миновали еще один дневной погребок, изнутри неслись звуки модного шлягера, назойливо повторяющего оптимистическое утверждение, что «у нас всегда весна». Руженка слегка придержала Камилла, вопросительно подняв брови, кивнула на вход.

— Да в таком гвалте нам пришлось бы глотку надрывать вместо разговора, — возразил он.

Что это с ним? Певец там, внутри, поет совсем тихо, задушевно… Может, у Камилла возникло упорное отвращение к подобным заведениям, с тех пор как отобрали их собственный бар, — хотя пражане, вероятно, всегда будут называть его «У Герольда»?

Поднялся ветер, погнал по улице пыль, Руженка повернулась спиной к ветру, спасая прическу.

— У нас в читалке ты первый раз?

— Там тихо и никто не мешает, — вместо ответа сказал Камилл.

— А дома тебе мешает ребенок?

— Ребенок тоже… Это прозвучало достаточно красноречиво — и приятно для слуха Руженки. На щеку ей упала капля, на лоб — другая.

— Дождь начинается, — обрадовалась она: теперь-то уж Камиллу придется что-то решать.

Он поднял голову. Небо заметно темнело, тучи наплывали со всех сторон. Камилл нерешительно посмотрел в лицо Руженке.

— А нельзя ли ненадолго… скажем, к тебе? Знаю, напрашиваться не принято, но мы с тобой столько лет сидели за одной партой…

Руженка едва справилась с собой, чтобы не обнаружить безмерного ликования. Господи, неужели он всю дорогу клонил именно к этому? Ах, дура я, дура! У него чувствительная, легко ранимая душа поэта, ему необходимо духовное прибежище — но только ли духовное?.. И я уже не та краснеющая девчонка-очкарик, от которой мальчишки держались подальше — если только им не было от меня что-нибудь нужно… И сразу так ясно, четко всплыла в памяти свадьба Камилла. Тысячу раз будь благословенно мое наитие, заставившее меня тогда превозмочь себя и п каком-то припадке самоистязания все-таки отправиться туда, чтоб испить до дна горькую чашу! Ехать как на казнь — и дождаться триумфа над всем женским полом, включая невесту!

В мгновенном приливе эйфории Руженка уже не думала о том, что дождь испортит прическу. Да, твердая воля, которую я проявила тогда, будет и впредь приносить мне выгоды. Свадьба Камилла — это был переломный момент, в сущности, решающий, благодетельный импульс, заставивший меня развить в себе новые качества. Когда смотришь на жизнь с большой высоты, видишь прежде всего главное, а не мелкие удачи и неудачи. Даже папа заметил, что я теперь краснею в два раза реже!

— Двинули скорей, промокнем! — Она схватила Камилла за руку, заставила бежать. Глянула на часики — ура, сегодня во всем везет! Родители уже ушли из дому… Дождь припустил, но что значит какая-то промокшая блузка? Радостно влекла Руженка Камилла вверх по лестнице, словно нечаянную редкостную добычу,

— Ну вот… Что приготовить? Чай, кофе или лучше грог? Мокрый пиджак повесь на плечики. Но первым долгом — грогу…

Она выбежала и вернулась в халатике с оборочками, извинилась за такое неглиже — промокла-то ведь не меньше Камилла!

— А ваших нет дома?

— В кино ушли.

Убежала, стук собственных каблучков смутил ее — стоп, придержи-ка маленько, как бы такая прыть, достойная шестиклассницы, не показалась анахронизмом при твоих-то двадцати семи годках! Уже двадцать семь — о боги, как безвозвратно и… впустую пролетело время, отмеренное для любви, для так называемых безумств молодости, хотя бы для скромных приключений… Но ничто еще не потеряно, как знать, быть может, Камилл и явился, чтобы искушать судьбу, ведь выбрал же он место для работы именно в моей читалке… Камилл, любимый мой Камилл — дело моего престижа, пускай мне суждено прождать еще не знаю сколько…

Руженка вернулась с грогом, обменяла стакан, который он взял сначала, — в другом было больше рому, чем воды.

— Ну, рассказывай о себе, должны же мы разобраться, почему нижние фазы твоей синусоиды так глубоко упали…