В шестнадцать мальчишеских лет

— Пропадае-ем, бра-атцы! — стуча зубами, тонко завыл пожилой крестьянин с широким, изрытым оспой лицом. Весь вечер он сидел молча, но во время голосования старательно и даже с некоторой торжественностью поднимал руку. Теперь, словно обожженный, кружился в наполненной дымом избе и кричал:

— Попросим их, аспидов, может, помилуют?.. Детишки у нас, детишки!.. А-а-а!!! Егор Силантьевич, любезный, сделай милость, открой дверь! Ведь сродственником я тебе довожусь! Его-ор!

Последние слова он прокричал, уткнувшись лицом в дверную щель, но снаружи раздался пьяный хохот, и все смолкло. Рабочие сгрудились у стены, глядя на Семена Ивановича, точно ожидая, что он укажет им выход. Притихли и крестьяне. Они тоже выжидающе смотрели на Шумова. Раздумывать было некогда. Вынув из кобуры наган, он негромко сказал:

— За мной! — и бросился к окну. Грохнул выстрел. Шумов упал на горячую от углей землю, смутно увидел спины убегающих людей и выстрелил. Он не целился и ни в кого не попал, но почти успокоился. Теперь все зависело от того, как вести себя. Пока они живы. Это главное! Вслед за ним из пылающей избы выбросились колхозники и рабочие. Пламя выросло над крышей огромным грибом. Поодаль молчаливым полукругом стояли сбежавшиеся крестьяне. Несколько растрепанных, заплаканных баб с воплями выскочили из толпы и бросились к мужикам, которые, окружив Шумова, растерянно озирались.

— Мужики! — гневно крикнул Семен Иванович. — До чего дошли сволочи, мироеды! Сперва скотину убивали, теперь за людей принялись! Да неужто терпеть будете?

Но крестьяне молчали. Некоторые, не выдержав его яростного взгляда, отворачивались. На лицах у людей был страх. Тогда Шумов понял, что все висит на волоске. Если он сейчас же не сумеет повести крестьян за собой, случится беда! Вдруг раздался истошный крик:

— Антипова Ваську насмерть убили-и!

Толпа глухо и угрожающе загудела, горестно заплакала какая-то женщина. Антипова любили в селе. Бывший фронтовик, мастер на все руки, он готов был бескорыстно прийти на помощь к любому, не требуя за это платы. Почти в каждой избе можно было найти изготовленные им хлебные лари, кровати или столы. Никто лучше не мог объяснить, что делается на белом свете, о чем пишут в газетах. Антипову было лет сорок, но к нему прислушивались и старики…

Шум усиливался. В руках у некоторых мужиков появились выдернутые из плетней колья. "Пора", — подумал Семен Иванович и крикнул:

— Пошли, ребята! Они думают в своих усадьбах отсидеться! Не выйдет!

— Не выйдет! — дружно заревела толпа.

Словно бурей сорванные с мест, мужики рванулись за Шумовым. Рядом с ним, плечом к плечу, бежали бледный, но решительный Евграфов и двадцатидвухлетний токарь Пашка Дробот. Глаза Пашки были расширены от страха, но он не отставал от Шумова ни на шаг.

В доме Иванцова были наглухо закрыты все ставни, крепкие ворота заперты, за высоким забором захлебывались свирепые волкодавы, приученные кидаться на людей. Семен Иванович подбежал к забору и, не останавливаясь, не давая остынуть толпе, бросил Пашке:

— Подставь плечо!

— Что делаешь? Убьет! — отчаянно крикнул Евграфов, но Шумов уже сидел на заборе, а через секунду спрыгнул во двор. Оттуда раздалось яростное рычание псов, трахнули один за другим несколько выстрелов. Волна людей докатилась до забора, на секунду задержалась и перехлынула через него. Весь двор заполнился крестьянами. Одни пытались сорвать ставни, другие вслед за Семеном Ивановичем кинулись на крыльцо. Несколько мужиков с лицами, потными от жадности и страха, поспешили к хлебному амбару и, кряхтя, пытались сбить с дверей замок.

Шумову, наконец, удалось сорвать щеколду. Держа наган наготове, он ворвался в полутемный коридор, где остро пахло чем-то кислым. Услышав за стеной голоса, Семен Иванович нащупал фанерную дверь. Она оказалась незапертой. Он очутился в просторной комнате с высоким потолком. Стены в этой комнате были оклеены новенькими обоями, рамы и подоконники выкрашены белой масляной краской. Он увидел добротную фабричную мебель, которую не стыдно было бы поставить даже в особняк к господину Загрязкину. Мягкий диван поблескивал свежим лаком. На стене висело круглое зеркало, в котором Шумов увидел себя во весь рост, в расстегнутой телогрейке, с черным опаленным лицом.

На широкой кровати с горкой больших и маленьких подушек сидели, прижавшись друг к другу, две женщины, постарше и помоложе. Это были жена и теща Иванцова.