В Школе Магии Зарежья

— Там никого не задавило? — произнес кто-то голосом, похожим на Агрипп Дбарровин, только каким-то бесцветным.

— Нет, — ошеломленно мотает головой один из других посетителей, находящихся в других частях библиотеки, до того скрытых предметами обстановки, но теперь отлично обозревающихся.

— Х-х-х, — я пытаюсь что-то сказать, кажется, я хотела извиниться, но через стиснутую глотку прорвалось только мерзкое стороннему уху сипенье.

Привлеченная странными звуками, Агриппа Дбарровна впивается в меня по-орлиному пронизывающим взглядом. Потом ее взгляд сползает чуть вниз и застревает там, как копье в глиняном отвале. Выражение лица библиотекарши — отсутствующее, как у коровы, только что дожевавшей последнее сено из корыта, уголки губ краешками коромысла опущены. Я обращаю внимание на добытую книгу, которую, оказывается, судорожно сжимаю перед собой с двух сторон, будто шею врага. Поворачиваю обложкой к себе, как если оконную створку открываю. Скандально известный радикальностью приводимого мнения и живописаниями рекомендуемых видов наказаний, труд политического теоретика-аналитика Жебща Цибоки имел громкое, брызжущее патетикой название.

«Враг народа — кто он?»

И, глядя, как калейдоскоп эмоций изменяет лицо Агриппы Дбарровны, по новой осматривающей хаос, цепко пленивший округу, я поняла: обложечный вопрос — отнюдь не риторический.

Через полминуты меня уже в библиотеке не было.

— Кто же знал, что она именно сегодня заклинания укрепляющие обновляет! И именно поэтому вытащила свое дражайшее на главный стол. Ну, подумаешь, смахнула случайно мешком... — я глядела в стену, а передо мной заново разворачивались трагические события. Разбитая мною только что ваза была дорога. Не только сердцу некой злобной тетеньки, но и вообще. Коллекционершей она была заядлой и весьма гордилась подобранными ею экспонатами (и не одними лишь вазами, ее интересы простирались весьма далеко; а некоторые были откровенно неприятными). Часто устраивала экспозиции и выставки, на которые зазывала всех желающих. Последнее она делала с таким фанатизмом и в таких безлюдных темных коридорах, что некоторые преподаватели предпочитали не связываться и на всякий случай приходить, чтобы не попасть в черный список проигнорировавших личное приглашение. И ученичков со своих лекций приводили, я подозреваю, чтобы, если что, реальными жертвами неуравновешенного (ну что ты будешь делать — прямо как у оборотня!) характера падали они.

Вазы были ее особой гордостью...

Каждая со своей историей, красотой, дивными изгибами, часто даже некоторыми магическими веселушками — на одной, например, кажется на той, что гибла еще в прошлом году, были интересные сменяющие друг друга пейзажи. И с особой стоимостью... Вот только беда — после магического восстановления из осколков (а любая экспертиза оное доказывает на раз плюнуть, да даже на глаз зачастую видно) эта стоимость снижается в десяток раз. И веселушки тоже больше не работают.

Так она написала бы табличку, что ли, какую, дескать, вовсе не очередная это экспозиция, как обычно (уж там-то, поди, экспонаты раз по десять на дню роняют, каждую штуку!), а мол, осторожнее с хрупким, тронет кто — убью, ну, или еще как подоходчивее. Эх! Вот если бы я прошла на шаг дальше; а уж если б я еще и мешок взвалила чуть менее размашисто или маленечко попозже!

— Вот бы я тогда локтем на дернул! — Сматий прямо выдал мысль, созвучную моим. Даже думать не хотелось, сколько бы я еще прожила, если бы Сматий вовремя не подвернулся.

— А ты будто знал, когда меня в коридоре вылавливать! — уважительно заметила я.

— Знал, — вяленьким кивком подтвердил парень.

— Откуда? — удивившись, спросила я.

— Дак, — дергано пожал плечами Сматий.

— А-а-а! — протянула я догадливо. — Прорицатель же!

Сматий тревожно вздохнул.

— Ну-ну? Время, значит, подглядывал? — хитро прицокнула я. Я знала, что неконтролируемые, безнадзорные процессы предсказания, особенно проводимые хиляками-младшекурсниками, их педагогами порицались, ввиду высокой вероятности дурного воздействия на психику (впрочем, несмотря на такие их запреты и прочие усилия, среди других факультетов прорицатели все равно носили неофициальный статус сумасшедших).

— Не время, вазы — смотрел, вдруг что еще с ними случится.

— И меня увидел?

— Вазу разбитую. Зеленую такую, с розовой блямбой. Осколки вообще мелехонькие, — на этих его словах мне еще немного подурнело. Описанная вещуном ваза совпадала с укокошенной мною один в один. Только не блямба это на ней была, вроде, а роза стилизованная. — Тебя-а?... Ай! Да разве я... это... Я все ждал, когда за мной явятся, а потом тебя вот заметил.

— А что, должны явиться? — полюбопытствовала я, распрямляясь духом — все-таки нас двое, виноватых.

— Не знаю, на это я вперед не заглядывал, — и зачем-то пристыженно добавил. — Боязно.

— Удивил, — снисходительно хмыкнула я. — А кому нынче не боязно?

Сматий нервно погрыз ноготь на большом пальце, отчего сделался похожим на большую веснушчатую мышь. То ли это к нему новая волна страха подкатила, то ли на заявленную мной правду ему возразить было нечего.