В шкуре льва

Настоящее затмение случилось на похоронах Катона, когда Элис носила под сердцем Хану. Люди, пришедшие на похороны, стояли неподвижно, пока финский духовой оркестр играл в сгущавшейся тьме, а потом и еще семьдесят минут полного затмения солнца «Похоронный марш» Шопена. Музыка — дорога жизни от одного момента света до другого.

Теперь он тоскует по ней, по дням, проходившим как во сне. Они сидели рядом в китайском ресторане, где были единственными посетителями. Им хотелось смотреть друг на друга, но в то же время хотелось обниматься, и надо было выбирать одно из двух. Сложный выбор желания.

Не думаю, что я вправе требовать от человека, чтобы он причинил кому-то вред. Вот что ты сказала, Элис, и за это я полюбил тебя еще сильнее. Доверился тебе. Никто другой не стал бы об этом беспокоиться, не произнес бы этих слов, заставив меня им поверить, в ту первую ночь в твоей комнате. Как только эти слова сорвались с твоих губ, все птицы и насекомые застыли в воздухе. Думая, что критикуешь себя, ты не осознавала, что твоими устами говорит нежность.

И еще одна твоя стихия — танец. Танцуя с кем-то другим, я видел, что тебе смертельно хочется потанцевать, и, подойдя к какому-то мужчине, ты деликатно дотронулась до его плеча — твое лицо было застенчивым, но решительным.

Они сидят в поле. Они сидят в ресторане, оформленном в красно-желто-золотых тонах, сейчас, во второй половине дня, здесь, кроме них, нет никого. Голод и желание вели его по городу, с трамвая на трамвай, чтобы коснуться ее руки, ее шеи, в китайском ресторане, в македонском кафе, в поле, где он сейчас вместе с ней. По краю поля сельские дома, поэтому они ушли подальше, на середину, чтобы остаться наедине друг с другом.

По дороге он оглянется и увидит хрупкость ее груди — словно кто-то нанес карандашом штриховку.

Она падает в его объятия и наклоняется вперед, выставив зад, уподобившись школьной парте. Потом он идет, пританцовывая, держа в руках колосья пшеницы. Когда ему было двенадцать, он всегда искал в книгах картинки и видел, как герои переносят женщин через реки Британской Колумбии, через подножья водопадов. А теперь она прикрывает ладонью глаза от солнца. С ним приключилась любовная история. Всего лишь любовная история. Он не хочет никакого заговора со всеми его последствиями. Дайте мне остаться в поле с Элис Галл…

Сожаление

~~~

Ему всегда хотелось быть с ней рядом, когда она состарится.

Патрик сидит в ее зеленой комнате перед листьями и ягодами в старой бутылке — этот букет Элис собрала за день до смерти. Сумах и полевые травы, сорванные под виадуком. С наступлением ночи он зажигает керосиновую лампу, бросающую тень на этот натюрморт у стены, из-за чего он кажется темным и живым.

«Позволь мне еще раз подчеркнуть крайнюю непрочность всех вещей», — прошептала она однажды.

Он раздевается и ложится в постель, еще хранящую ее запах, в постель, где он не в силах уснуть. Он остается в ее комнате, сопровождает ее последний букет в смерти и загробной жизни, после того как их душа, какой бы она ни была, испарилась из побуревших листьев. Он отдает себе отчет в том, что вскоре не сумеет точно воссоздать в памяти ее лицо. Он мысленно фокусирует взгляд на шраме у носа. Она постоянно помнила о нем, считала, что он нарушает симметрию ее лица. Как вызвать ее к жизни без этой тонкой линии?

Ему хотелось быть с ней рядом, когда она состарится. За обедом она отстаивает перед ним свои идеи, поднимая бокал: «За нетерпение! За эволюцию человека!» — в то время как его восхищенное внимание поглощено ее плечом, блеском ее волос. Когда он говорил, что хотел бы состариться вместе с ней, она всегда усмехалась — как будто заключила другое соглашение, как будто ей указан другой союз. Ему не терпелось узнать, какой она станет с годами, — когда они остепенятся, когда их сексуальность будет не такой острой, не такой необузданной. Он полагал, что впереди его ждет это удовольствие, на черный день припасенная радость, и потому он всегда сможет сказать: делайте со мной что хотите, отнимите у меня все, посадите меня в тюрьму, но я буду рядом с Элис Галл, когда мы состаримся. Даже если мы уже не будем любовниками, я буду приходить к ней каждый день, как на свидание, и за обедом мы будем обмениваться мыслями, смеяться, и этот разговор будет нашей любовью.

Он этого хотел. А чего хотела она?