В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Тщательно продуманная учебная программа, которая предоставляла нам трупы для препарирования и изучения, вырабатывала в нас пренебрежительное отношение к самим себе, вынимала из нас душу. Урок был следующим: относитесь с уважением к телам, что перед вами, они священные и волшебные. А чтобы этого добиться, вам нужно полностью игнорировать свое собственное тело, свои собственные эмоции, свою целостность. Почитайте своих наставников, ставьте их настолько высоко, чтобы отказываться от собственных истин. Будьте очарованы болезнями настолько, чтобы описывать изнуренных ими пациентов своим коллегам так, словно они являются лишь воплощением классических трудов. Это лучший способ чтить пациента, несущего в себе болезнь: извлекать урок из его трагедии. Отдаляйтесь от своих собственных чувств, чтобы они не расползлись, словно зараза. Эта система построена так, чтобы выдавать предсказуемый продукт, и этому неправильно функционирующему продукту затем поручаются задачи, справляться с которыми он не обучен. Это несоответствие навечно закрепляет чувство изоляции. Медицина превратилась в некий ироничный парадокс. Мы вынимаем у врачей душу, а затем ожидаем, что они как-то преодолеют эту проблему и снова будут присутствовать в собственном теле, проявлять эмпатию и идти на сближение. Врачи, которые научились освобождаться от собственных эмоций, чтобы эффективно выполнять свои обязанности, совершенно естественно отводят взгляд от любых встречающихся им на пути эмоций окружающих.

Дело не только в том, что сама система создает условия, которые приводят к отсутствию эмпатии. Сами врачи стараются не замечать страдания частично из-за того, что не верят в собственную способность с ними справиться. Потому что перед лицом боли и страданий мы кажемся себе жалкими и слабыми, ни в какое сравнение не идущими с той версией нас самих, которую мы себе воображаем, когда вызываемся быть целителями болезней. Вместе с тем, если мы не будем скрывать своих слабостей и даже своих неудач, то сможем обрести прощение и милость. Даже когда мы ломаемся, мы тут же начинаем процесс восстановления, исцеления, по окончании которого становимся только сильнее. Там, где на рентгеновском снимке виден перелом, если присмотреться, можно также разглядеть уплотнение костной ткани, свидетельствующее о заживлении.

Если мы сможем признать, что, будучи врачами, держим в руках лишь кусочек большего… если мы сможем использовать для лечения не только собственные знания, но также и голос пациента, его собственные знания о своем теле и наши совместные знания, то тогда, возможно, у нас получится дать новое определение целостности. Я посмотрела на первый ряд, на своих коллег, которые были рядом с самого начала, на эту небольшую группу врачей, что приходили посочувствовать мне и друг другу в мою палату в акушерском отделении, где и было положено начало всем этим невероятным переменам. Они улыбались и кивали, и я поняла, что в тот момент наше сообщество выросло еще больше. Я посмотрела на искры света, исходящие от телефонов и зеленоватого свечения больничных пейджеров, которыми по-прежнему пользовались резиденты. Внезапно мне на ум пришло одно воспоминание, о котором я не думала уже многие годы.

Это был миф, рассказанный мне одним из моих престарелых пациентов во время моей резидентуры в Нью-Йорке. Я расскажу эту историю его словами, какими я ее запомнила.

Сначала он попросил меня присесть.

«Почему вы все время выглядите так, будто куда-то сильно спешите?» – Я вздрогнула от того, как он точно описал мой рабочий день, вместе с тем высказав предположение, что у меня может не оказаться времени на него. Я покорно села.

«Хорошо. Теперь мы можем поговорить. Итак, как вы?» – спросил он.

«Важнее то, как себя чувствуете вы. В конце концов, вы же пациент», – попыталась я повернуть разговор в нужное, как мне казалось, русло.

«Да, я ваш пациент и не могу рассчитывать быть здоровее своего врача, вот поэтому и спрашиваю, как вы сегодня?» – подмигнул он мне.

«Я в порядке», – ответила я, неловко подвинувшись из-за его слов о том, будто мое эмоциональное состояние влияло и на него.

«Вы не спите, – напомнил он мне. – Это, – он сделал паузу, выделив слово интонацией, – это большая проблема». Серый цвет его кожи, его седые волосы и акцент напомнили мне те черно-белые видео с Эйнштейном, что нам показывали в школе.

«Просто так все устроено, это наша подготовка. Так мы учимся. Это очень важно, – пояснила я. – Каждый до нас через это проходил, и это помогло им стать хорошими врачами», – неубедительно добавила я.

«Слушайте, если вы хотите поговорить о чем-то важном… то позвольте мне сказать вам кое-что важное», – сказал он с напряжением в голосе.

Я наклонилась, полагая, что он расскажет про какой-то свой новый симптом, очередное предзнаменование его неминуемой смерти.