В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Я отдалялась от своих пациентов так, как меня этому учили, – точно так же вели себя сейчас мои подопечные. Я слепо придерживалась того подхода в медицине, который был заложен моими учителями, – отчуждалась, щадила себя. Меня учили, что близость порождает потерю, которая, в свою очередь, порождает разочарование, – что так можно очень быстро «выгореть». Словно у нас изначально есть какой-то ограниченный запас сострадания, который можно быстро исчерпать. Не знаю, верила ли я в подобную концепцию до конца, однако пока сама не стала пациентом, не позволяла себе даже предположить альтернативный подход, подразумевающий сброс защитного панциря и открытое проявление чувств. Я не могла представить, что эти открытые каналы взаимодействия будут только пополнять мои внутренние запасы. Что эмпатия бывает взаимной.

К счастью, мне выпала возможность умереть.

1 Обескровленная

Смерть – это зачерненная сторона зеркала, без которой мы бы ничего не увидели.

Сол Беллоу

Любая боль становится абстрактной в ретроспективе. К нашему счастью, никто не в состоянии вызвать в памяти испытанную прежде боль во всей ее силе. Вспоминая ту боль, из-за которой изначально попала в больницу, я могу описать ее в общих чертах, прикинуть ее размер и форму, однако она стала чем-то отдельным от меня. Происходит своего рода сенсорное насыщение – подобно тому, как теряет для нас всяческий смысл слово, повторенное бесчисленное количество раз. Я помню, что понимала – эта боль несовместима с жизнью. Я помню, как думала о том, что до этого момента не знала ровным счетом ничего о смысле слова «боль», а также что все, что я прежде называла болью, было лишь слабой тенью массивного сооружения под названием боль. Боль, которая разрывала меня на части, была попросту невыносимой.

Инстинкт подсказывал мне, что если столь сильная боль не прекратится, то она обязательно меня убьет.

Я корчилась от боли на каталке в палате акушерского отделения, окруженная типичными для больницы стенами в серо-зеленом кафеле.

Скрючившись, я лежала на правом боку, и мое лицо было достаточно близко к плитке, чтобы почувствовать резкий запах замешанного в раствор хлора. Глазами пробежалась вверх до самого потолка – все делалось с тем расчетом, чтобы было как можно проще вытирать брызги крови. Меня затрясло от мысли о том, через что мне еще предстоит пройти. Меня обескураживал и пугал тот факт, что этот момент специально продумывался при строительстве – все равно что смотреть в криминальных новостях запись с камеры наблюдения, на которой человек покупает липкую ленту прямо перед убийством. Скучная рутина, предвосхищающая последующие ужасы.

Боль началась внезапно за час до этого, прямо во время беззаботного ужина. Это был один из тех совершенно ничем не примечательных дней, про который я бы вскоре совсем позабыла, если бы он не закончился такой катастрофой. В итоге этот серый день стал началом чего-то нового, только мне еще не скоро предстояло это понять.

«Это был совершенно обычный день».

Я часто слышу подобные слова от пациентов и их родственников, людей, переживших ужасную болезнь или семейную трагедию. Когда они размышляют о том, как один день в корне изменил их жизнь, они неизбежно говорят о том, насколько обыденным и непримечательным этот день был до этого момента. Спокойная водная гладь в день, когда кто-то утонул. Безоблачное синее небо в день авиакатастрофы. Из-за отсутствия каких-либо предзнаменований, к которым нас приучили Голливуд и литература, мы чувствуем себя своего рода обманутыми, так как нас лишили возможности предвидеть трагедию. Лишили возможности ее предотвратить.

Это было начало весны, и солнце ярко светило, предвещая предстоящее лето. Воздух в тени был по-прежнему морозным, однако на солнце холод уже был не таким пронзительным. У меня был выходной, и я запланировала сходить перед ужином за покупками. У меня был с собой список всего необходимого для кружка вязания, в который я записалась. Сама идея что-то вязать показалась мне до смешного неэффективной – возможно, именно поэтому она так меня привлекла. После стольких лет, каждая секунда которых была посвящена чтению, учебе и уходу за больными, идея о том, что у меня может найтись время на вязание, стала для меня словно символом освобождения. Кроме того, меня прельщала мысль сделать что-нибудь своими руками для ребенка.